Лев Кассиль - Сказка об Алешке-Рязань и дядьке Беломоре

Было два моря, и между ними была длинная гора.

Жили двое соседей, и между ними был длинный спор.

Моря назывались: Белое и Балтийское. А соседи были: художница — добрая душа и военный коммунист — строгий человек. И спорили они о красках. Художница любила только ласковые цвета и нежные краски. Она любила розовую и голубую. Она любила серебряную и золотую. А других красок она и знать не хотела.

— Ах, уберите от меня скорее этот грубый серый цвет! — восклицала она и закрывала глаза, чтобы не видеть.

А военный коммунист видел и знал все краски, какие только есть в жизни. Он любил голубое небо и зеленую траву, и красные галстуки пионеров, и их розовые щеки. Но он любил также грубый серый цвет своей шинели и пахучую черную краску, которой печатают буквы в книге.

Целый день художница рисовала в своей комнатке красивые картинки. Она рисовала голубое небо и розовую зарю, золотые поля и серебряную луну. При этом она так умилялась, что у нее текли слезы. Слезы текли и капали прямо в краску. И краски получались жидкие-прежидкие. Она вообще была такая плакса, эта художница! Но ни за что в этом не сознавалась. „Ах, что вы, ничего подобного, — говорила она, — я вовсе не плакса. Я — добрая душа и плачу только в трех случаях: во-первых, от грусти, во-вторых, от радости, а в-третьих, когда нет ни грусти, ни радости. Тогда я плачу потому, что мне скучно. Вот и все“. А военный коммунист, правда, плакал только три раза в жизни. Он плакал в первый раз мальчишкой, когда хозяин-сапожник выгнал его на улицу. Второй раз, когда в гражданскую войну заболел тифом: он хотел встать, чтобы итти в бой, а ноги у него подогнулись… И в третий раз заплакал военный коммунист, строгий человек, когда умер Ленин. Вот и все. А скучать ему было некогда. Дни и ночи занимался он в высоком зеленом доме. Этот дом стоит посреди Москвы, на Лубянском холме. И оттуда видна, как пожарному на каланче, вся советская страна. И оттуда следят, не готовят ли нам плохие люди вред, не замышляют ли враги напасть на наши границы. Этот дом зовется ГПУ. Люди в нем день и ночь на страже. День и ночь на-чеку. И называются они чекистами.

— Я добрая душа, а вы строгий человек, — говорила коммунисту художница. — Вы чекист, вы — ГПУ.

И они всегда спорили. Художница знала только сладкое. А чекист-коммунист пробовал и горькое. Художница рисовала один лишь свет. А чекист замечал и тени. Но главный спор у них вышел из-за Алешки, по прозвищу Рязань.

Алешка был беспризорником из Рязани. Отца с матерью у него убили белые в гражданскую войну. А из детского дома Алешка убежал потому, что обиделся за клюквенный кисель. Алешка очень любил кисель с молоком. Он ел его медленно и баловался. Он выедал кисель с двух боков блюдечка и в ямки наливал молоко. А в середине оставалась кисельная перегородка. Алеша съедал ее на самый последок. Уже все дети давно поужинали, рот утерли и спать пошли, а он один все с киселем балуется. Заведующая торопила его и брала ложку, чтобы смешать кисель с молоком, но Алеша кричал:

— Не пропружай! Не пропружай! Это моя плотина!

И дрался. Раз он так поздно засиделся с киселем и так громко кричал „не пропружай“, что перебудил всех ребят. Ребята напугались. Заведующая отняла у Алеши блюдечко. Тогда Алешка ей назло убежал из детдома. Он стал беспризорником. Его прозвали Алешка-Рязань.

Однажды в выходной день коммунист-чекист и художница гуляли по Москве. Они гуляли и спорили. Они спорили о погоде. Художница признавала только тихую погоду, а чекист любил ветер и не боялся простудиться. И тут они увидели чумазого беспризорника.

Это был Алешка. Он сидел в грязи. Киселя у него теперь уже не было. И Алешка возился в грязной луже. Он прямо руками рыл землю и делал плотину-запруду.

— Ах, какой ужасный! — закричала художница. — Он совсем черный, грязный! Я не могу видеть…

— Надо отправить его в трудкоммуну, — сказал чекист. — Там его отмоют. Эй, приятель! Как тебя звать? А?.. Алешка? Рязань? Ну, земляки, значит. Я тоже рязанский. Так вот, друг Алешка, идем-ка, брат, со мной…

— Пошел ты! — заворчал Алешка. — Все равно убегу.

— Ах, он вас боится, как вы не понимаете! — воскликнула художница. — Вы строгий человек, а ему нужна добрая душа. Я не отдам его вам. Я хочу сама его приютить. У него такие голубые глаза. Только пусть кто-нибудь помоет его, чтобы он стал розовый-розовый.

И художница хотела подойти к Алешке поближе. Она сделала один лишь шаг…

— Не пропружай! — закричал Алешка. — Не видишь, куда ногу ставишь? Тут плотина.

— Слушай, мальчик, — ласковым голоском сказала художница. — Хочешь жить у меня? У меня хорошо. Я тебе картинки нарисую.

— А закурить у тебя есть?

— Что ты, Алеша, разве можно так? Как тебе не стыдно курить?

— Иди ты, знаешь, подальше от меня…

Вот какой грубиян был этот Алешка! Художница заплакала. Алешке стало жаль ее.

— Сразу уж и реветь, — сказал он. — Чего зря глаза пропружаешь? Ладно. Пойду. Дашь киселю?..

Вот тут и начался большой спор. Чекист говорил, что это дело государства, что Алешку надо обязательно отправить в колонию для беспризорных. Там его вымоют и выучат работать. Это будет по-ленински. Ленин именно так говорил: „В республике не должно быть обездоленных и беспризорных детей. Пусть будут юные, молодые и счастливые граждане“. Вот как говорил Ленин. А счастливым можно стать только работая. Но художница ни за что не отдавала Алешку. Она говорила, что сама воспитает сироту.

Алешка поселился у художницы. Он ел кисель, но умываться не желал. Воду из умывальника он разливал по полу. Он развозил пальцем лужи. Между лужами он строил мосты. А когда в одно прекрасное утро художница вернулась из кооператива, она не нашла дома ни Алешки, ни голубой краски, ни розовой. Алешка обокрал ее. Алешка убежал. Художница тотчас бросилась звонить по телефону чекисту.

— Ах! — плакала она. — Поймайте его, заберите его. Какой неблагодарный мальчишка! Я теперь не смогу рисовать. Он украл у меня голубую и розовую краску. И у меня все теперь выходит черным! — И она так плакала в телефонную трубку, что сырость пошла по проводам, и вскоре у чекиста на столе, где стоял телефон, натекла лужа.