Джон Бойн - С Барнаби Бракетом случилось ужасное

— Я хочу работать лишь с лучшими режиссерами, — заявляла Клодиа, сыгравшая в жизни всего одну роль — ложки в телевизионной рекламе сухого завтрака с заменителем сахара.

— И с теми актерами, которые действительно уважают свое ремесло, — добавлял Руперт, выигравший конкурс на роль «Громилы в кафе» в одной серии вечерней мыльной оперы, когда ему было шестнадцать лет.

Но звездами они оба отчего-то не стали, поэтому, когда родился Элистер, у них возникло новое стремление: превратить в звезду сына.

Едва малыш научился ходить, его принялись таскать на прослушивания для рекламных роликов, пьес и телевизионных сериалов, хотя он не выказывал ни малейшего интереса к таким вещам и предпочитал сидеть дома или гулять с друзьями. По натуре мальчик робкий, он терпеть не мог вставать перед совершенно чужими людьми и разыгрывать сцену из «Оливера!» [10] Оперетта (1960) английского поэта и композитора Лайонела Барта по мотивам романа английского писателя Чарлза Диккенса «Оливер Твист» (1838). или распевать «Если немного подфартит» [11] Популярная ария из оперетты «Моя прекрасная леди» (1956) австро-американского композитора Фредерика Лоу и американского поэта Алана Джея Лёрнера по мотивам пьесы английского драматурга Джорджа Бернарда Шоу «Пигмалион» (1912). с дурацким акцентом кокни.

— Пойдешь и сыграешь — или останешься без ужина, — сказала сыну Клодиа, когда ему исполнилось одиннадцать лет, и он ни в какую не желал прослушиваться на роль Джереми Поттса в любительской постановке «Читти-Читти Бах-Бах». [12] Музыкальный фильм (1968) английского режиссера Кена Хьюза по сценарию Руала Дала, написанному по мотивам детского романа английского писателя Иэна Флеминга «Читти-Читти Бах-Бах — волшебная машина» (1964).

— Но я же не хочу быть Джереми Поттсом, — ныл Элистер. — Я хочу быть Элистером Бракетом.

— А кто такой этот твой Элистер Бракет? — кричал Руперт. Он был в ужасе от того, что сын по доброй воле упускает такую возможность. — Да никто! Ноль без палочки! Ты так и хочешь всю жизнь прожить? Чтобы на тебя никто не обращал внимания? Ты посмотри на нас с мамой — мы бы могли стать гигантами киноиндустрии, но отказались от всего этого, чтобы воспитывать маленького неблагодарного мальчика. И вот такое спасибо нам за все это.

Элистер на это ничего не отвечал. Он прекрасно знал — ни от чего они ради него не отказывались; они много лет еще до его рождения рвались в актеры, а их не брали, поэтому неуспех папы с мамой никакого отношения к нему не имел.

Но, к своему ужасу и за неимением чего получше, Элистер получил эту роль. Много недель он неохотно ходил на репетиции, с большим трудом заучивал реплики и всегда каменел от страха, когда наставала пора петь. Пока смотрели другие члены труппы и режиссер, все было просто плохо, но стоило подумать о том, что придется выступать перед полным темным залом, как Элистера начинало тошнить.

— Я не хочу, — сказал он родителям в день премьеры. — Пожалуйста, не заставляйте меня.

Но что бы ни говорил он, родители были непоколебимы, — и через несколько часов Элистер на ватных ногах вышел на сцену. За два последующих часа, по самым осторожным оценкам, он вспомнил менее пяти процентов своих реплик, дважды упал со сцены, шесть раз споткнулся о ноги партнеров и, похоже, намочил брюки, когда Дедушка Поттс объявил, что «из пепла, да, из пепла лавры торжества растут».

Местная газета напечатала очень ядовитую рецензию на эту постановку, и в школе на следующий день над Элистером все смеялись.

— Ни за что на свете, — заявил он родителям, вернувшись вечером домой и желая, чтобы земля немедленно расступилась и поглотила его целиком, — больше не выйду я на сцену, и вы меня не заставите. Это унизительно. Я больше никогда и ни за что не буду выделяться из толпы.

И теперь, спустя лет тридцать, возвращаясь от почтового ящика к двери своего дома, Элистер не мог не злиться на родителей, которые нанесли ему такую травму в таком юном возрасте. Ну почему только они не дали ему быть собой — тихим, созерцательным, добрым ребенком? Может, тогда у него ни за что бы не развился этот жуткий страх — выделяться из толпы?

И тогда, быть может, ему было бы все равно, что другие думают о его детях.

— В почте что-нибудь есть? — спросила Элинор, когда он зашел на кухню и оглядел свою семью, которая сидела за столом и завтракала. Мелани и Генри ничего не сказали: они объявили родителям бойкот, чтобы показать, как сильно скучают по Барнаби, но ни Элистер, ни Элинор им в этом не потакали и не обращали внимания. Элистер задрал голову к потолку, с которого недавно сняли матрас Барнаби, и смял в кармане открытку — надо будет выбросить в мусорку на работе.

— Ничего, — ответил он и покачал головой, но голос его осекся. — Только счета и реклама.

— Конечная! Конечная станция!

Барнаби открыл глаза и хорошенько потянулся. Он сперва не понял, где он, но потом вспомнил: экспресс «Фонсека».

— Тут кофе пахнет, — сказал кондуктор, открывая окно, чтобы немного проветрить.

— Это от моего рюкзака, — объяснил Барнаби, садясь ровнее и отстегивая ремень, чтобы влезть в лямки.

Кофе ему на прощанье подарили Этел и Марджори — набили рюкзак под завязку, чтобы мальчик остался в Рио-де-Жанейро на земле. Приехав на станцию в Сан-Паулу, он очень устал, но путешествие, похоже, освежило его — теперь он был бодр, словно проспал несколько дней. Однако, выйдя на перрон, он с удивлением увидел вывеску «Пенсильванский вокзал».

— Извините, — обратился Барнаби к проходящему полисмену. — Далеко ли отсюда аэропорт Рио-де-Жанейро?

— Около пяти тысяч миль в ту сторону, мальчик, — ответил полицейский, показывая на выход с перрона.

— Пять тысяч миль? — переспросил Барнаби, не веря своим ушам. — А где я вообще?

— В Нью-Йорке, — ответил полицейский. — В великолепнейшем городе на свете.

— Вообще-то великолепнейший город на свете — Сидней, — сказал Барнаби. Возможно, он и удивился, оказавшись в Северной Америке вместо Южной, но такое заблуждение спускать с рук никому не собирался. Полицейский, однако, вроде бы не обиделся — только пожал плечами и двинулся дальше, а Барнаби вышел из здания вокзала, не понимая, что же ему делать. Очевидно, он всю дорогу проспал и самолет в Сидней вылетел из Рио без него.

А Барнаби теперь был один на улицах огромного города. Почти час он просто бродил — пошел по одному проспекту, перешел боковую улицу, прошел по другой, пересек небольшую площадь и оказался в людном торговом районе. Его поражала высота зданий и толпы народу, спешившие по тротуарам. Немного погодя он увидел, как в один небоскреб выстраивается очередь, и посмотрел на большую мраморную табличку на стене: «Здание Крайслер». Тут кто-то толкнул его сзади, сорвал с плеч рюкзак и бросился бежать с ним по улице.