Федор Боровский - Рыжий

Мы думали долго и безуспешно. Нас заело. Зураб Константинович бросил вызов, а нам нечем было на него ответить. Можно было плюнуть и не обращать внимания на собаку, пускай себе лает. Но, во-первых, много ли успеешь нарвать, когда среди ночи гвалт стоит, как на базаре, а во-вторых, рано или поздно уже не отец, а мама догадается, и тогда — держись. Всем троим будет по первое число, даже брата его ангельская репутация не спасет. Но главное — грубая это работа, не мастерская. Что за штука — лезть напролом. Можно и так, но удовольствия ни на грош: ради горсти орехов устраивать тарарам на весь белый свет; в конце концов, если уж очень захочется, можно и другой сад найти. Нужен был выход, хитроумный, тихий. Такой выход, который составил бы нам честь.

Тогда мы попытались подкатиться к своим взрослым, но отец только усмехался и ловко щелкал меня здоровой рукой по макушке, а деда Лариона никак не удавалось навести на нужный разговор. Он сам выбирал темы бесед, они были всегда неожиданны и для нашей цели совершенно бесполезны, словно он знал, чего мы от него хотим, и лукаво уклонялся.

— Вот есть люди, — говорил дед своим неторопливым заржавевшим голосом, — которые ни разу не пили маджари. В их краю не растет виноград, они не делают вина, а многие винограда даже и не видели никогда. Я жил в тех краях, и мне было невесело. Осенью, когда у нас в Грузии начинается сбор винограда, мое сердце обливалось кровью, я плакал, а люди не могли понять, отчего я плачу…

Мы тоже не могли понять, отчего он плакал, потому что сами родились как раз в тех краях, где нет винограда и не делают вина. Ну и что? И хотя мы уехали оттуда маленькими, еще до войны, и почти ничего не помнили, но, по твердому моему убеждению, жить без винограда можно, как и без вина.

Или заведет разговор о старом князе Гурамишвили, который состоял в каком-то отдаленном и очень сложном родстве с поэтом Давидом Гурамишвили и жил у них в деревне, в барском особняке, в те еще незапамятные времена, когда сам дед Ларион был «патара бичи». Мы изнывали от вежливой тоски, но удрать не смели, боясь оскорбить старого человека, которого сами же и вызвали на разговор. Давид Гурамишвили, господи боже мой! А нам нужно обмануть собаку. Эх, дед, дед…

Тогда мы додумались до книг. Врат додумался, светлая голова. Витька только скривился презрительно, услышав о книгах — читать он не очень любил, — и продолжал осаждать деда Лариона, надеясь, что тот сам когда-нибудь набредет на нужную тему. Но мы с братом загорелись: ну как же, книги, о-о-о! И напрасно. Чего ради ползал я в страхе перед Сашкой Золотарем, вымаливая то, что мне нужно. Чего ради заворачивал я эти книги в газету, чтобы не дай бог не запачкать, мыл руки, прежде чем к ним прикоснуться, терял драгоценное время, бережно перелистывая страницы. Книги у Сашки были старые, дореволюционные еще. Роскошные книги с роскошными картинками, переложенными папиросной бумагой, с ятями, фитами, бесчисленными твердыми знаками, которые только мешали читать быстро. «Многия», «Оне»… Я научился проглатывать толстенный роман за один день, не упуская при этом ничего существенного, но уж, конечно, было не до любования красотами старинного стиля и древней грамматики. Сашка был жесток. Он давал книжку на два дня, а прочесть нужно было обоим, мне и брату. Острый братов глаз мог заметить что-нибудь такое, что сам я пропущу. Я признал это и, единственно, присвоил себе право читать первым. Хаггард, Буссепар, Саббатини, Купер, Майн Рид, Густав Эмар, Стивенсон, Дефо, Жюль Верн… Вся приключенческая классика прошла через наши руки — библиотека у Сашки была превосходная, что и говорить. Похождения на суше, на море, в воздухе, в пампасах, в лесу, в горах, на Луне и под водой… И ничего. Ну ничегошеньки, ровным счетом!

«…Когда я выследил места, где они обыкновенно собирались, то приметил следующую вещь: если они были на горе, а я появлялся под ними в долине, все стадо в испуге кидалось прочь от меня; но если случалось, что я был на горе, а козы паслись в долине, тогда они не замечали меня. Это привело меня к заключению, что глаза этих животных не приспособлены для смотрения вверх и что, следовательно, они часто не видят того, что над ними».

Как же я раньше не замечал, какую ерунду болтает Робинзон Крузо? При чем здесь верх и низ, при чем здесь устройство глаз! Ночью в саду собака нас вообще видеть не может. Она нас слышит, она нас чует носом, нюхом. Так не все ли равно, на горе мы или под горой?

«Ункас, осторожно пригибаясь к земле, стал подходить к оленю. Когда молодой могиканин очутился всего в нескольких ярдах от кустов и зарослей трав, он бесшумно приложил к тетиве стрелу. Рога шевельнулись; казалось, их обладатель почуял в воздухе близость опасности. Еще секунда — и тетива зазвенела. Стрела блеснула в воздухе. Раненое животное выскочило из ветвей и нагнуло голову, грозя нанести удар скрытому врагу».

Да господи, и этот тоже! Ну на кой леший нам осторожно пригибаться к земле, если нас и без того не видно. Ночь же! Мы тоже умеем бесшумно ходить: мы крадемся босиком, ничто не скрипнет, не треснет под ногами, легкий шорох травы неразличим за два метра, его нельзя считать шумом, так, наверное, и индейцы шумят. И все-таки собака нас чует и слышит! Не может быть, чтобы у диких зверей нюх был хуже, чем у собаки. Никогда я этому не поверю. Просто индейцы знают какой-то секрет, а Купер не знает. Нужно пойти и спросить у человека, который знает, у охотника. У Сашкиного отца, например, полковника Золотарева. Он-то охотник, у него четыре ружья, и каждую неделю он ездит на охоту со своими сослуживцами. У Сашки полон дом фазаньих и дрофиных крыльев, лисьих и джейраньих шкурок, даже высушенная волчья голова. Он должен знать: и он не догадается, зачем нам это нужно; и он скажет, потому что он простой веселый мужик, не то что Сашка-задавака или его высокомерная мать, которая нас дальше прихожей не пускает.

Он и сказал. И то, что он сказал, было простым и ясным, как дважды два. Я даже остолбенел от этой простоты, и такая меня взяла досада, хоть под землю провались. Надо же быть таким дураком. Полтора месяца! Полтора месяца потеряли мы в напрасных поисках. Интересные книжки, за уши не оттащишь — герой на герое, злодей на злодее. Проклятые минги, проклятые хаки, кровавые разбойники, штормы и штили, и в довершение всего — зонтик из козьей шкуры. Ну и ну!

Я сроду не видел, чтобы кто-нибудь от жары под зонтиком прятался, даже в Тбилиси — а уж там-то жара, никаких тропиков не надо. Да еще из лохматой козьей шкуры, тяжеленный небось, и не лень ему таскать было. На необитаемом острове с зонтиком — ну, потеха. А вот подкрасться к козе никто бы из них не сумел. Или к собаке. Потому что для этого мало ходить бесшумно, для этого мало залезть на гору — для этого нужно еще кое-что, и я это кое-что знаю. Они не знали, а я знаю. Репутация великой приключенческой литературы сильно подмокла по этой причине в моих глазах, один Стивенсон не подмок, благо его героям к диким зверям подкрадываться нужды не было. Вот то-то же! Они не знали, а я знаю…