Федор Боровский - Рыжий

— Крыс боятся коты, а собаки не умеют ловить. Что тут делать? Это бог создал крысу такой злой и такой хитрой в наказание людям за грехи. Он научил ее избегать людских ловушек и не трогать отравленную приманку. И он создал очень мало зверей, которые могут ловить крыс. Коты не могут, потому что боятся, а собаки — потому что слишком большие и неловкие. Я знаю одну собаку, которая может ловить крыс, ее зовут фокстерьер. Это очень хорошая собака — маленькая, веселая и очень храбрая. Она умеет лазать по норам и даже барсука и лису в норе не боится. Когда я был маленьким, то у нашего князя видел таких собак, и у него в доме никогда не водились крысы. Но их очень мало. Больше я не встречал.

Он снова замолчал, опустил голову на грудь и задумался. А может, задремал. Мы тоже молчали. Трудно сказать, было ли нам интересно. Непонятно. Непонятно вообще — для чего он нас позвал? Чтобы рассказать о собаке, которую мы никогда не видели и никогда не увидим, раз их мало?

— Кот, который ловит крыс, очень редкий кот, — заговорил вдруг снова дед Ларион, когда мы совсем уж было собрались удрать потихоньку. — Таких котов даже меньше, чем фокстерьеров. И они очень дорого стоят. У тебя, наверное, будут просить его и предлагать деньги. Ты не отдавай. Коты любят место, где родились, он будет скучать и может перестать ловить крыс. Тогда его выбросят или убьют. Люди, которые будут предлагать тебе за него деньги, не любят котов, они просто боятся крыс. Зачем им кот, который не делает своего дела? Как следует береги его.

И опять он замолчал и молчал долго. Нам было скучно, но теперь мы не порывались уходить. Мы поняли, что дед отпустит нас, когда кончит, а раз не отпускает, значит, не кончил. Поэтому мы сидели и терпеливо ждали.

— Бог создал крыс, и люди устали бороться с ними. Они съедали хлеб, кукурузу и сыр, и людям нечего было есть зимой; они пугали овец, и овцы в страхе давили друг друга; они наводили порчу на коров, и коровы переставали доиться. Люди отчаялись. И тогда пришел к ним дьявол и сказал: хотите, я помогу нам? Мне ничего не нужно взамен, я только научу вас, мне это приятно. Глупые люди, им надоели крысы, и они согласились. Дьявол научил их посадить в бочку несколько крыс и не кормить. Крысы дрались и убивали друг друга, а та, которая выжила, стала крысоедом. Но сами люди, глядя на дерущихся крыс, тоже научились драться и убивать друг друга. Дьявол смотрел и радовался, а люди до сих пор живут немирно. Глупые люди! Они и сейчас заводят крысоедов, а крысы живут все равно, и все равно их много. Крысоед — проклятое существо. Тот, кто их заводит — проклятый человек. Крыса злая и хитрая, но нельзя, чтобы крыса ела крыс. Пусть фокстерьер ловит крыс, это хорошо: пусть крысолов ловит крыс — это тоже хорошо, но крысоед — это плохо. Твой кот — крысолов, береги его. Чем ты его кормишь?

— Молоком, — машинально ответил я.

— И все? — спросил дед.

— Все.

Я вздохнул. Это и вправду было все. А чем еще мог я его кормить? Отец получал в своей инвалидной артели триста восемьдесят рублей и мать шестьсот, да еще отцовы ордена, да еще отцовы нашивки за ранения — три золотых и три красных. И половина всех денег уходит на молоко — по двадцать рублей литр. И это еще, мама говорила, по-божески, потому что тетя Клара, наша молочница, очень хорошая женщина. Треть этого молока доставалась Рыжему, половина — брату. Так чем же мне его кормить, если ведро картошки на базаре даже осенью стоит сто двадцать рублей. Ворованными яблоками? Так он их не ест.

— Наверное, ему мало, — задумчиво сказал дед Ларион.

— Он воробьев ловит, — смущенно пробормотал я.

Дед поправил шляпу и посмотрел на меня старческим мутным взглядом.

— Карги, — сказал он. — Пополам. Ты приводи ко мне вечером, и буду наливать для него молока. А теперь бегите, играйте.

Мы отошли и снова уселись у нашего крылечка, потому что идти в большой двор по-прежнему было нельзя. Сели на край террасы, свесили ноги и стали смотреть на крысу, которая так и лежала там, где ее оставил Рыжий. Все-таки он был необыкновенный кот. Во-первых, здоровенный, каких я больше и не видывал, а во-вторых, ловил крыс. Впрочем, может, потому и ловил, что был такой здоровенный. И вон как уважительно говорил о нем дед Ларион. Я сидел, смотрел на крысу и гордился Рыжим. Значит, им стоит гордиться, раз дед Ларион взялся ему помогать. Молодец, Рыжий.

Витька и брат рядом со мной тоже, наверное, думали о нем, потому что Витька вдруг сказал:

— А я себе найду фикстульера.

— Не фикстульера, а фокстерьера, — поправил его брат, который был мастером запоминать всякие заковыристые слова, — мы его другой раз специально с собой таскали, вместо справочника.

Витька глянул на него высокомерно и повторил:

— Фикстульера заведу.

— А как же Рыжий? — спросил я. — Собаки с кошками всегда дерутся.

— Все равно заведу, — упрямо заявил Витька.

Я изумился — он что, завидует, что ли?

— Ты что — завидуешь?

— Ничего я не завидую! — Витька вскочил, я вскочил за ним, только брат остался сидеть и смотрел на нас снизу вверх, задрав худенькое треугольное лицо. — Подумаешь, кот! Все равно заведу.

— Ну и заводи! — закричал я. — Тебе Рыжий мешает, да?

— Сам ты завидуешь, понял? Сам завидуешь!

Но в этот момент из-за угла горделиво вышел Рыжий, неся в зубах еще одну крысу. Подойдя к нам, он положил ее рядом с первой и снова сел над нею в ожидании похвалы. Я посмотрел на него и успокоился. Где было Витьке взять того фокстерьера. Пусть поболтает, коли язык чешется. Я спустился с террасы и наклонился к Рыжему. Фокстерьер — это одни пустые мечтания, а Рыжий — вот он сидит, Рыжий-крысолов, Рыжий-победитель, которому нет цены. Моими руками выхоженный и выкормленный, моими заботами взращенный. Я даже растрогался, глядя, как Рыжий тянется, чтобы потереться о мою руку, и, закрыв глаза, мурлычет от удовольствия. Мне самому впору было закрыть глаза и замурлыкать от удовольствия, до того это оказалось приятно — гладить своего неласкового кота.

А ведь завел же Витька своего фокстерьера-фикстульера. Не забыл, не прохвастал. Впрочем, не такой он человек, чтобы хвастать, недаром же мы с ним друзья. Настоящий был фокстерьер — бородатый, веселый и храбрый, с черным пятном на правом глазу, словно пиратская повязка, и висячими ушами. Может, он и не был чистейших кровей, ну и что? Его звали Дзагли, что по-грузински значит «собака». Он был молодой, и они с Рыжим ужились.

Рыжий к появлению Дзагли был уже вполне взрослым котом. За зиму он заматерел, стал могуч и тяжеловесен. Грудь его раздалась, налилась шея, в походке появилась твердая, не кошачья уверенность. Он не то чтобы одичал, но стал совершенно независим, появлялся и исчезал, когда хотел, и добывал себе пропитание на стороне. Правда, за молоком он являлся регулярно и охотно купался, но и только. После купанья, закутанный, сладко спал часа три кряду, пока не высыхала шерстка, затем тщательно вылизывался и снова исчезал. Чем он питался, бог его знает, может, и кур воровал. Но никто на него жаловаться не приходил, и это значило, что свои делишки он обделывает чисто. Крыс он ловил, но не ел. Поймает и тащит к нам во двор, к крылечку. Иногда мы находили его добычу и относили в большой двор на помойку, а оттуда бродячие собаки утаскивали их. Может, Рыжий знал, что собаки подкармливаются ого трудами, и презирал их всей душой. Во всяком случае, он их явно не боялся и даже в грош не ставил. Мог спокойно пройти в пяти метрах от помойки и даже головы не повернуть, хотя там рылись, может, пять, а может, десять собак сразу.