Макс Бременер - Толя-Трилли

— Миша Волошин совершил очень хороший проступок. Плохой человек никогда не совершил бы такого хорошего проступка! Он хотел подарить своей школе минералы и теперь подарит. Он молодец…

Суровее всех говорила Ирина. Она поставила Мишу и Усачёва на одну доску и назвала их «такими нарушителями, которых мы не можем терпеть».

После сбора все вожатые ушли в кабинет Георгия Борисовича. Говорили, что они там вместе с ним составляют приказ об исключении провинившихся. Все слонялись под окнами конторы, но оттуда голоса не доносились. Видно, никто ни о чём не спорил.

Миши возле конторы не было. Я начал его искать и нашёл в пустой палатке. Он укладывал в чемодан свои камни, каждый по отдельности завёртывая в бумагу. Один продолговатый лунный камень он оставил на одеяле.

— Володька, ты… твоя мать серьги носит? — спросил он.

Я изумился такому неожиданному вопросу, но всё же ответил:

— Носит… У неё с детства уши проколоты. А для чего…

Миша протянул мне камень.

— На, — сказал он. — Ей обточат… ну, мастер какой-нибудь… и будет хорошо. На серьги хватит…

Я обернул камень носовым платком и спрятал в карман. Мы помолчали.

— Знаешь что? Давай адресами меняться, — предложил Миша. — У тебя карандаш есть?

— Подожди, — ответил я, — может, мы ещё в один день уедем! — И побежал в контору.

Я собирался сейчас же, не откладывая ни на минуту, объяснить Георгию Борисовичу, что нельзя равнять Мишу и Усачёва. Миша ведь и после отбоя отлучился, потому что хотел спросить шефа, что сделать, чтоб всем в лагере не было скучно, и коллекцию не для себя собирал…

Но меня не пустили в кабинет. Там сидел с Георгием Борисовичем отец Усачёва, который только что приехал на «Победе». Ребята видели, как он вошёл к Георгию Борисовичу, а вожатые из кабинета вышли.

Потом Ирину позвали обратно. Через несколько минут она сбежала со ступенек крыльца и окликнула Усачёва. Мы окружили её и наперебой спрашивали одно: какой будет приказ.

Ирина не ответила и только бросила подошедшему Усачёву:

— Никуда отсюда не уходи, жди здесь.

— А Волошин как же? А с Волошиным что? — раздались ей вдогонку вопросы.

— Не знаю, на линейке услышите, — ответила Ирина, но все разом по голосу поняли, что Мишу исключают.

— Значит, Волошин хуже Усачёва? — набросились мы на Ирину.

— Тольку из-за отца оставляют! — крикнул Жора Фёдоров.

Ирина обернулась и строго спросила:

— У тебя откуда такие сведения?

— Видите, спрашивает, откуда! — обратился к нам Жорка. — Значит, так и есть… Наверняка Усач останется, а Мишка… Эх!

Жорка сказал это так убеждённо, что ему поверили. И теперь мне припомнились слова: «Усачёв, сын Усачёва». Мы над ними посмеялись тогда, а вот что они, оказывается, значили!.. Нет, такого мы не допустим!

— Айда сейчас всем отрядом к Георгию Борисовичу Волошина защищать! — выкрикнул Жорка.

— Нет, всем не надо, — возразил рассудительно Гера, — лучше трём или четырём человекам пойти.

— Я пойду, — сказал я.

— Правильно! — поддакнул Жорка. — А с ним пусть Усачёв идёт!

— Я обязательно! — подхватил Усачёв.

— И говори знаешь что? — велел Жорка. — «Я хуже Волошина! Я хуже, а вы меня не исключаете…»

— Ладно, — сказал Толя, — так и скажу.

В это время на крыльце появился Усачёв-старший, а шофёр в «Победе» сразу включил мотор. Толя бросился к отцу. Отец был одного с ним роста, но намного шире, толще и с лысиной.

Усачёв-старший не поцеловал Толю, а громко сказал ему:

— Я надеюсь, недоразумений больше не будет. Мама шлёт тебе привет и тоже надеется, что недоразумения, Анатолий, не повторятся.

Шофёр распахнул дверцу «Победы», Усачёв-старший сел в машину и уехал.

Толя глядел машине вслед. Я взял его за локоть, и мы направились к Георгию Борисовичу. Перед дверью нас остановила Ирина.

— Георгий Борисович очень устал, — вполголоса сказала она мне, — он иногда бывает вспыльчивый… сейчас сильно сердится на ваш отряд, так что…

Я постучал в дверь, услышал: «Войдите!» — и мы вошли. Я подошёл к столу, а Усачёв остался у двери.

— В чём дело? — спросил меня Георгий Борисович.

— Насчёт Волошина… по поручению отряда… — начал я и рассказал о том, зачем Миша отлучался после отбоя и ездил на остров с лётчиками. Под конец я сказал: — Исключать Волошина — это несправедливость! — Из всей речи, которую я в мыслях приготовил, только эти последние слова я в точности сохранил.

— Несправедливость? — переспросил Георгий Борисович. — Так ты сказал?

— Так, — ответил я. — И её быть не должно.

— Вот как, — проговорил Георгий Борисович в раздумье. — А отряд на нарушителей дисциплины влиял?

— Отряд тоже виноват, — сказал я.

— Ах, «тоже»? — Георгий Борисович покачал головой. — Понятно… Ну, а ты что? — вдруг обратился он к Усачёву.

— А я хуже Волошина, — сейчас же отозвался Усачёв, как велел ему Жорка.

— Возможно, — спокойно согласился Георгий Борисович. — И что же?

— Я хуже Волошина, — повторил Усачёв и от себя добавил: — Если его исключите, то мне нельзя здесь оставаться, потому что я больше него виноват.

— Ясно, — сказал Георгий Борисович. — А с чего ты взял, что сам в лагере остаёшься? — Он пристально посмотрел на Усачёва.

— Я?.. А разве… — Усачёв растерялся. — Не знаю, с чего… Только Волошина не надо…

— Его мы и не собираемся исключать, — твёрдо проговорил Георгий Борисович.

От радости я вскочил со стула и чуть не заплясал.

— Вот здорово! — вырвалось у Усачёва.

Георгий Борисович поглядел на его очень довольное лицо и тоже сказал: «Здорово!» — не знаю, насчёт чего.

— А с Усачёвым как будет, Георгий Борисович? — спросил я.

Начальник лагеря повернулся к Усачёву:

— Я сказал твоему отцу… — Георгий Борисович помедлил немного, — что, наверно, ему придётся тебя отсюда забрать. Но, прежде чем решить окончательно, я хотел с тобой потолковать.

Усачёв опустил голову.

— Немного мы уже поговорили, — продолжал Георгий Борисович, — а теперь вот что: сам ты чего больше хотел бы, вернуться домой или остаться здесь?

Усачёв покраснел и пробормотал:

— Не знаю…

Я уверен, что он хотел остаться, но из-за самолюбия ответил так.

— Не знаешь сам? Та-ак, — протянул Георгий Борисович. — А тяжёлая с вами работка, не находишь? — обратился он ко мне.

— Конечно, — сказал я вежливо.

— Значит, сочувствуешь?.. Ну, позови ко мне Волошина.

Я бросился было за Мишей, но вдруг сообразил, что в разговоре нечаянно выдал лётчиков.

— Георгий Борисович, обещайте мне одну вещь, — попросил я.

— Какую?

— Что лётчикам ничего не будет.

— Так ты их тоже оберегаешь?

— Нет, — признался я, — их Волошин…

— Ну, позови его, — приказал Георгий Борисович.