Макс Бременер - Толя-Трилли

— И Трилли не получил собаку?.. — спросил Толя, так как в этом месте Майя Георгиевна сделала паузу.

Толя испытывал сложное чувство. Ему не хотелось, чтоб Арто разлучили со стариком и мальчиком, которые так любили пуделя, что не пожелали продать его ни за какие деньги, и в то же время ему было жаль Трилли, который кричал, надрывался, катался по полу и ничего не добился. Он по себе знал, как бывает обидно, когда в конце концов каприз твой всё же не исполняют.

— Это ещё не вся история, — ответила Майя Георгиевна.

Усталые, старик, мальчик и пудель спустились к морю. И здесь их настиг тот самый дворник, который совсем недавно, каких-нибудь четверть часа назад, гнал их с роскошной дачи.

Барыня послала его к бродячим артистам, веля купить собаку, чего бы это ни стоило. Он уламывал старика, предлагая такие деньги, на которые тот мог бы приобрести целый бакалейный магазин. Но старик отказался продать верного друга и просил передать барыне слова, возмутившие холуя-дворника до глубины души:

«Не всё продаётся, что покупается!»

— А дальше что было? — спросил Толя.

— Дальше? Завтра, пожалуй, узнаешь, чем всё кончилось, — ответила Майя Георгиевна, решительно встав. — Сегодня пора уже тебе спать. Утром — репетиция!

Автобус с надписью «Кинофабрика» попетлял немного по шоссе и остановился у чугунных ворот, на которых было выбито «Дача Дружба». Вместе с режиссёром, оператором и артистами Толя вошёл в тот самый сад, о котором накануне читала Майя Георгиевна.

Невдалеке от террасы, под полотняным навесом — о нём в рассказе ничего не говорилось, — сидели в тени Лодыжкин, Серёжа и Арто.

Да, увидя их, Толя в первую секунду так и подумал: вот старик с Серёжей и Арто. Больше того: в ту секунду он нисколько не удивился бы, если б на террасу выбежал Трилли, хотя Трилли решительно неоткуда было взяться — ведь это он сам, Толя, должен был играть Трилли…

Но уже через несколько мгновений Толя опомнился. Под навесом сидели Василий Борисович, Витя и пудель Петя (Петя, а не Арто, его только что окликнул дрессировщик). Все они, как и сам Толя, явились на репетицию.

И вот репетиция началась. Началась с того, что, по знаку Майи Георгиевны, он выбежал на террасу, издавая пронзительные вопли. Следом выбежали мама, гувернантка, доктор, старый лакей, горничная и ещё кто-то. Толя-Трилли принялся кататься по полу, пиная их ногами. Он делал это с удовольствием. Он уже несколько дней не буйствовал, не буянил, не шумел и даже не препирался с мамой. Правда, накануне вечером он начал было капризничать, но мама тревожным шёпотом сообщила, что за капризы немедля выселяют из гостиницы. Толя смолк — он испугался и, кроме того, хотел спать. Теперь его нерастраченные силы искали выхода…

— Стоп! — крикнула, хлопнув в ладоши, Майя Георгиевна, в то время как Толя силился достать ногой массивного очкастого доктора, очень смешно повторявшего одну и ту же фразу: «Но будьте же мужчиной, Трилли!»

— Стоп! — повторила она ещё раз, и Толя нехотя поднялся с пола.

Майя Георгиевна коротко объяснила, что, катаясь по полу, Толя не должен ускользать из поля зрения кинообъектива. Ассистент режиссёра наметил мелком посреди террасы квадрат, за границы которого Толе не разрешалось перекатываться. Затем Майя Георгиевна и Галина Михайловна дали несколько указаний актёрам. С каждым из них режиссёр и оператор договорились, что он будет двигаться по строго определённой «орбите» и так, чтобы, суетясь вокруг Толи-Трилли, ни на секунду не заслонить его от объектива. После того как беспорядочная суета была таким образом тщательно организована, эпизод стали репетировать сначала.

Снова Толя с воплями выбежал на террасу. Снова за ним, всполошёно причитая, ринулись домочадцы. Снова мама сулила ему живого ослика, если он примет микстурку, а доктор укоризненно басил: «Но будьте же мужчиной, Трилли!» И хотя доктор обращался к Трилли, Толя почему-то принимал его чинный укор на свой счёт. Катаясь по полу, он очень старался брыкнуть доктора ногой и по меньшей мере измять его отглаженную чесучовую брючину. Но доктор со словами: «Ах, будьте же мужчиной!» — ловко увёртывался.

Толя силился до него дотянуться и, наверно, дотянулся бы, как вдруг Майя Георгиевна опять крикнула: «Стоп!» Репетиция остановилась.

— Толя, — сказала Майя Георгиевна, — я хотела тебя предупредить: когда ты брыкаешься, то имей в виду, что…

— Ха! Вы меня будете учить лягаться?.. — осведомился разгорячённый Толя, мягко выговаривая «г» и в неповторимой интонации уроженца юга Украины. (Его разобидело, что стоит ему войти во вкус — и репетицию зачем-то прерывают.)

— Толя, как ты разговариваешь?! — ахнула настоящая мама, а мама Трилли от изумления так и села на ступеньку террасы, даже не подобрав своей пышной юбки.

— Толя, — повторила Майя Георгиевна спокойно и терпеливо, — когда ты брыкаешься, от тебя должно доставаться всем — всем, понимаешь? — а не одному доктору.

— Ладно, — подчинился Толя, — всем. Но и ему тоже, — упрямо добавил он, кивая на доктора.

А потом ещё два раза репетировали этот эпизод — от начала до конца. Так что Толе даже немного надоело вопить и бесноваться, и он был рад, когда объявили перерыв. Актёры сейчас же ушли с залитой солнцем террасы под полотняный тент, где вокруг столика с запотевшими бутылками боржома стояли плетёные кресла. Толя тоже сел в кресло, и ему, как всем, налили боржома — прохладного и так сильно газированного, что, когда он нагнулся над стаканом, наполненным до половины, мельчайшие брызги закололи его разгорячённое лицо. Подражая взрослым артистам, он пил маленькими глотками, а мама в это время вытирала пот с его лба.

— Устал? — спросила, подойдя, Майя Георгиевна. — Отдохни сейчас, есть время. Мы потом будем репетировать дальше, а к этому эпизоду до съёмки ещё вернёмся. Он что-то как следует не получился, но… — И, посмотрев на Толино озадаченное лицо, закончила, усмехнувшись: — Надо работать!..

А пока все отдыхали в тени, и только дрессировщик учил пуделя Петю ходить по кругу со старой шляпой в зубах. (Шляпу эту Петя при щёлканьи плётки должен был ронять.)

Пудель шёл медленно, тяжело дыша, и всё норовил присесть или не вовремя разжать челюсти. Тогда дрессировщик кричал ему сдавленным, но громким и умоляющим голосом:

— Петя, работай! Петя, необходимо работать! Толе стало очень смешно: дрессировщик разговаривал с пуделем, как с человеком, и несомненно серьёзно сказал ему то же, что Майя Георгиевна — Толе. Но тут же мальчик ощутил жалость к Пете, который после слов Андрея Гавриловича со вздохом взял в зубы шляпу и снова медленно поднялся на задние лапы. Толе показалось, что усталый Петя с трудом удерживает равновесие. И вообще пудель здорово осунулся с того дня, когда, молодцеватый и увешанный медалями, вошёл в первый раз в павильон кино-фабрики…