Януш Домагалик - Конец каникул

Я медленно брел по валу вдоль реки и, хоть не очень-то представлял себе, куда держу путь, не удивился, очутившись у дома, где жили бабушка с дедушкой. Обедать было еще рано, да я об этом не думал. «Зайду и спрошу бабушку насчет письма! — решил я. — Если письмо не от мамы, придется спросить кой о чем еще… Трудно с ней разговаривать. Я для нее все еще маленький мальчик, которого проверяют, есть ли у него чистый носовой платок. Но все же попробую…»

— Обед пока не готов. Подождешь! — сказал дедушка. А бабушка сказала:

— Что тебе до чужих писем? Письмо взял отец, потому что это письмо для него, только на наш адрес.

И когда я увидел, что их не удивляют мои вопросы, которыми я так и сыпал, один за другим, все настойчивее, я понял: то, что я услышу, будет хуже самых худших предположений. Долгое время оба молчали, словно ждали, кто скажет первый.

Бабушка стояла на пороге кухни и переливала молоко из стакана в стакан. То ли студила она это молоко, то ли оттягивала минуту, когда придется заговорить. Наконец она поставила передо мной стакан и заявила:

— Спроси своего отца, не меня. Чего вам всем от меня надо? Все вы считаете себя умней глупой бабки, а потом — к ней со слезами…

— Старуха, соображай, с кем говоришь! — перебил дедушка.

— Нет! Пусть знает! — продолжала бабушка решительно. — Не мне говорить с тобой об этом, Юрек, но ты спросил сам. Может, я несправедливая, может, слишком старая, чтоб их понять. Никогда я не любила твою мать, она меня тоже… Пей молоко! Пей, говорю, молоко, не то остынет! Чего на меня так уставился? Что такое я сказала? Ты уже вырос, и тебе можно…

— Хватит!

Дедушка медленно поднялся из-за стола и кивком указал мне на дверь. Я глянул на бабушку, хотел с ней заговорить. Но она отвернулась к стене.

Я вышел на улицу, дедушка — следом за мной. Некоторое время мы молча шли рядом.

— Ничего другого не остается… — начал в конце концов дедушка. — Оно к лучшему, что мы вышли. Бабка волнуется… Видишь ли, вчера вечером здесь был твой отец. Бабушка проплакала всю ночь. Зачем тебе много знать? Будешь потом всю жизнь в претензии на бабку…

Я остановился как вкопанный.

— Должен же наконец кто-то мне объяснить! Что, собственно, случилось?

— Это должен был сделать отец. Но у него, видишь ли, духу не хватило. Пойми его, Юрек, он боится сказать тебе правду…

— Какую правду?

Дедушка медлил. А я испугался, что и он ничего не скажет. Это было бы слишком. Я хотел выслушать все до конца, узнать, из-за чего они так волнуются. Хватит с меня! Пусть худшее, но я хочу знать…

— Видишь ли, они расходятся. Твоя мать вовсе не больна, это они просто выдумали для людей… Городок маленький, не хотели, чтоб стали судачить. Мы вчера долго толковали с твоим отцом, Юрек. И ты… ты должен ехать к ней, быть с матерью…

— Понимаю, — сказал я, помолчав, и так спокойно, что сам себе подивился. — Теперь я все понял… — И быстро пошел прочь.

— Юрек, Юрек! — закричал вдогонку дедушка.

Я вернулся. Какое-то время он смотрел на меня странным взглядом, будто мы с ним прощались.

— Послушай меня… и запомни, что я тебе скажу. Видишь ли, ты сможешь понять их только когда-нибудь в будущем, сейчас не старайся. Держись, Юрек… Будь молодцом! Я перебил дедушку:

— Ты меня словно на смерть провожаешь…

— Глупый ты! — заорал вне себя дедушка. — Строил чудо, а вышло худо. Не болтай чепухи. Помни, прежде ты должен сплясать на моих поминках…

Я невольно улыбнулся. Это был уже прежний дедушка — старичок-балагур, переворачивавший вверх тормашками любое присловье.

— Держись, Юрек. Будь молодцом… — повторил он снова. Хлопнул меня по плечу, а потом вдруг отвернулся и заспешил к дому.

Они расходятся. Вот, значит, в чем дело. Вот почему она уехала. Вот зачем понадобились разговоры про санаторий. Не знаю, может, и странно, но, шагая по улице, я думал об этом, точно о событии из книжки. Будто меня это не касалось. Читаешь такую книжку, и всякие печальные истории там происходят, но когда станет слишком грустно, отложишь ее и пойдешь за мороженым. Только что я боялся неизвестности, чего-то такого, что, таясь вблизи, остается неведомым, недоступным глазу, и не понять, с какой стороны оно ударит. Но стоило дедушке назвать все по имени, как бы ткнуть пальцем, произнести два-три простых слова — и вдруг события стали совершаться точно отдельно от меня.

Почему они не сказали мне об этом по-хорошему, раньше? Они, которые всегда знали, что надо, чего нельзя, всегда могли объяснить любые вещи, спрашивал я или нет. А может, не всё они знали, не всё умели… «Они»? Так говорил дедушка. «Они» расходятся — так он сказал. И я, думая об этом, тоже пользуюсь коротеньким словцом «они». Коротенькое словцо… Коротенькое словцо… Коротенькое словцо… Что-то вдруг точно заскочило у меня в голове, и, лишь поймав себя на том, что твержу одно и то же без смысла, как испорченная пластинка, почувствовал: по спине пробежали мурашки.

Я брел домой. Решил не возвращаться к бабушке на обед, дождаться дома отца. Если он придет к бабушке, там ему скажут: Юрек уже все знает. И потому мне нельзя идти с Эльжбетой в кино — отец станет меня разыскивать. Да и не хочется мне в кино. И надо ж именно сегодня мне с ней поссориться! Впервые, и как раз сегодня. Хотя… ведь мы, в сущности, не ссорились. Это я взорвался, будто она в чем-то виновата. Жаль, что ее сейчас нет рядом, что я один…

А будь она здесь, что тогда? О чем с ней говорить? Рассказать все с самого начала… Что значит «все»? Да и знаю я только конец: мне велят отсюда уехать. И только об этом могу сказать Эльжбете.

А что я скажу отцу, когда он придет? Спрошу… Нет, спрашивать ни о чем не стану. Раз не хотят говорить, пусть не говорят. Не касается меня все это, не касаются меня их дела.

Скажи они нормально, по-человечески: «Юрек, мы разводимся, мама отсюда уезжает, что ты об этом думаешь?» — тогда я мог бы с ними поговорить. А теперь? Мне остается только выслушать, на какой день назначен отъезд… Нет. Я сам скажу, что хочу уехать как можно скорее, завтра, послезавтра. И пусть все это кончится…

— Юрек! — услышал я вдруг.

Это кричала Ирка. Она шла по другой стороне улицы, увидев меня, перебежала дорогу.

— Почему у тебя такой вид? Заболел, что ли?

— Почему заболел?

— Не знаю, мне так показалось…

— Чего тебе надо? Зачем кричала? Ирка покачала головой:

— Что с тобой? Даже заговорить нельзя? Ты совсем ума лишился из-за той девочки…

— Не болтай, Ирка… Говори, чего надо?

— Ничего не надо… Нет, надо! Надо, чтоб она уехала… Это из-за нее ты со всеми ссоришься, из-за Эльжбеты. Зенек так сказал сегодня Збышеку. Ребята говорят, ты совсем сбрендил!

Что мне с ней разговаривать? «Зенек сказал… Ребята говорят…» Пусть говорят что хотят. Какое мне дело? Меня больше не интересует, что они обо мне думают…