Вячеслав Сукачев - Военная

И все еще сыпал дождь на дома, могилы, сопки, на четырёх человек, как-то сиротливо и неуместно стоявших над могилой: Варвару Петровну, Ольгу, председателя и его шофера, симпатичного молодого паренька, через месяц собиравшегося в армию.

В первый раз тяжело и устало поднялась Серафима к себе, вошла в дом, и не успела снять плащ, как чинно и чопорно проследовали по двору старухи, разулись в сенках и в шерстяных носках прошли в дом. Серафима растерялась и не знала, что сказать, а уже следом тащили Никита, Осип и Колька ящик вина, тяжело оскальзываясь на камнях.

— Ну, Серафима, не задерживай, давай-ка вместе поминки готовить, — строго сказала бабка Кадочкина, — вон уже и мужики с водкой подоспели, а у нас еще ничего не готово.

И бабки согласно зашелестели губами, закивали узкими и высокими головами.

Через три дня Никита уезжал. Он как-то враз затомился сердцем по дому, заскучал и на все уговоры Серафимы погостить еще шутливо отвечал:

— Гостил бы, да чую — жена замуж собирается. Нет, Сима, поеду. Теперь очередь за тобой. А на День Победы в Москву поедем, а? Там ведь все наши собираются, фронтовики, может, кого встретим. Поедем?

— До Москвы далеко, — вздохнула Серафима, — так просто не выберешься, а к тебе приеду. Хочу на твоих ребят посмотреть.

— Ну а там разберемся, — повеселел Никита, — там мы все порешим.

И вот они стояли на дебаркадере, и только несколько минут оставалось им до разлуки. А день выяснился, дождливые тучи пронесло, и теперь молодо и весело светило солнце. Вода в Амуре хоть и потемнела от дождей, но под солнцем плескалась искристо, шумно обтекая дебаркадер, накатываясь на берег и завихриваясь в мелкие воронки под утесом.

В эти последние минуты слова у них не шли, хотя казалось, о многом еще надо было сказать. Но неловкости от этого они не чувствовали, а лишь печалились душой, что так быстро пролетели дни, отпущенные им для встречи.

— А Осипа что-то нет? — забеспокоился Никита,

— Придет.

— Хороший мужик.

— Да ничего…

И в это время на дебаркадер поднялась Ольга. Ничем не выдав своего волнения, Серафима пошла выдать ей билет. Она долго не могла сосчитать положенную Ольге сдачу с десяти рублей, долго отрывала билет и вписывала в него номера каюты и места и, наконец, не выдержав, спросила через окошечко:

— Уезжаешь, Оля?

Ольга удивленно посмотрела на нее, потом нахмурилась, как бы припоминая что-то.

— Да, отец перед смертью просил меня поговорить с вами. Но, право, я не понимаю, о чем бы мы с вами могли поговорить?

— Оля! — Серафима ссутулилась за столиком и умоляюще смотрела на дочь. Лицо ее, за минуту до этого строгое и задумчивое, вдруг стало жалким и растерянным. Она грустно опустила голову.

— Минуточку, девочка, минуточку, — перед Ольгой встал бледный, вздрагивающий от гнева Никита. — Ты хоть знаешь, с кем ты сейчас говорила? — Голос Никиты окреп и зазвенел. — Ты знаешь, кто перед тобой в той комнатенке сидит?! Ты как с ней разговариваешь, едрена шишка! Она же мать тебе, а нам сестра, понимаешь, сестричка она моя, которой я тоже жизнью обязан… Ты хоть понимаешь эти слова или нет — Мать, Сестра? Или совсем одеревенела… Она под танки, под пули, под снаряды… она изранена, контужена, она дня не прожила там, на фронте, чтобы тебя, сопливую, не вспомнить, а ты ей чего?.. Тебе не о чем с ней разговаривать, да? — Никита задыхался. Глядя в перекошенное от страха и гнева Ольгино лицо, он, как мог, сдерживал в себе ярость, готовую выплеснуться бог знает во что…

— Никита! — выбежала из своей комнатенки перепуганная Серафима. — Не надо, Никитушка, бог с ней… Успокойся, родимый, успокойся и присядь…

Боголюбов послушно присел на скамейку, а в это время теплоход подошел к дебаркадеру, и волны от него с шумом накатились на берег. Подали трап, и Ольга первой простучала по нему высокими каблуками, с опаской косясь на мужика, возле которого хлопотала с валидолом ее мать.

— Ну, Сима, мне пора, — пришел в себя Никита и виновато попросил: — Ты уж прости меня, не сдержался, накричал я на нее, но сил не было смотреть, как она мордует тебя…

— Ничего, Никита, — ответила Серафима. — Давай, пароход сейчас отходить будет.

Краем глаза заметив, что Ольга пристально следит за ними, она обняла Никиту и троекратно расцеловала его, и только тут заплакала теми тяжелыми бабьими слезами, которые копились в ней все эти тридцать лет, все то время, что минуло с того далекого дня, когда весь мир узнал о Победе, к которой шла она долгих четыре года по фронтовым дорогам. Шла — во имя жизни на Земле, во имя каждого человека в отдельности и всех людей вместе. А понадобилась — пошла бы опять…

* * *

Еще долго стояло тепло над Амуром, и светло-желтые листья медленно кружились над землей, укрывая ее многоцветным покрывалом, мягко и ласково шуршащим под ногами. Еще долго тянули на юг птицы и бродили по лесам полусонные медведи, удивляясь теплу и той благодати, что шла на землю от каждого дерева и куста, от каждого вскрика птицы и тихого кружения листа.

1976