Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

Он встал, подошел к дочери, но та вырвалась из его рук и снова забилась в угол. Вздохнув, он вернулся к очагу и уселся перед угасающим огнем, согнув плечи и свесив руки между коленями.

— Разве я так уж плохо сделал, скажи, Мария? — спросил он печально.

Мать подошла к нему, положила руку на бессильно опущенное плечо.

— Нет, Жан, — сказала она. — Нет, мой мальчик…

— Не поеду я в этот дом-на-лугах, — ворчал Франсуа, сидя на своем стуле, — ни за что не поеду!

Итак, все страхи Катрин сбылись: она покидает родительский кров и вступает одна в неведомую ей враждебную жизнь. Сначала мать продала Обена за два экю в год, потом Марциал, предупреждая события, сам поспешил себя продать. А теперь отец продает ее — продает за хлеб и пару деревянных сабо.

О! Франсуа был тысячу раз прав: только он один останется с родителями, его-то уж не продадут, его не продашь с его больной ногой! Ему здорово повезло! Ах, если бы этой ночью Катрин могла стать калекой, как брат, или снова сделаться маленькой, совсем маленькой девочкой, как Клотильда! Тогда родителям волей-неволей пришлось бы оставить ее у себя.

На следующее утро, проснувшись, Катрин первым долгом ощупала свои ноги: вдруг одна из них окажется парализованной или скрюченной. Но — увы! — обе ноги были теплые и живые. Она провела ладонью по всему телу: может, оно стало меньше за ночь? Нет, ничуточки! Такое же длинное и худое, как вчера.

Родители еще спали. Катрин тихонько поднялась, бесшумно оделась.

Решено! Раз отец и мать не хотят больше держать ее у себя, она уйдет из дому куда глаза глядят. Нет, она убежит к Крестному! Он возьмет ее к себе, уж он-то не отдаст ее чужим людям! Катрин на цыпочках подошла к двери. Уже стоя на пороге, она вдруг услышала, как кто-то тихонько окликает ее. Это был Франсуа.

— Куда ты, Кати? — спросил он шепотом. Приподнявшись на постели, брат глядел на нее; рубашка его белым пятном выделялась в полумраке. Только бы он не разбудил отца или мать!

— Кати, — повторил Франсуа, — куда ты?

Она не ответила, тихо повернула дверную ручку. С другой кровати раздался сонный голос матери:

— Что случилось, доченька?

Этого теплого, этого нежного голоса, этого вопроса, заданного в полусне, оказалось достаточно, чтобы девочка мгновенно потеряла всю свою решимость. Она вдруг ощутила ледяной холод, царивший в комнате, и задрожала как в лихорадке.

— Ты простудишься, Кати, — снова шепнул Франсуа.

Катрин выпустила дверную ручку, вернулась к своей постели и скользнула, как была одетая, под старую перину.

Мария Пиру и в самом деле оказалась доброй женщиной. Она тут же подарила Катрин обещанные сабо. Голодать за ее столом тоже не приходилось.

Двое взрослых сыновей Марии, работавшие подмастерьями, обладали завидным аппетитом. Мать кормила их как на убой, ну и Катрин, конечно, получала свою долю. С посудой девочка управлялась быстро; после этого оставалось только ждать посетителей. Мария Пиру шла стирать белье на пруд в двухстах метрах от дома, а Катрин сторожила трактир. Однако любителей выпить было мало. Иной раз проходило несколько дней — и никто не являлся. Когда же наконец кто-нибудь из соседей или фабричных решались войти в трактир, Катрин вежливо здоровалась с ними, приглашала присесть за стол, ставила перед каждым чистый стакан и со всех ног бежала на пруд. Завидев Марию Пиру, девочка останавливалась посреди дороги и, сложив руки рупором, звала хозяйку. Та бросала свою стирку и спешила к дому; тяжело дыша и отдуваясь, она наливала клиентам вино, следя за тем, чтобы бутылка не выскользнула из ее покрытых мыльной пеной рук.

Каждый четверг, когда в монастырской школе не было занятий, Орельен предлагал Катрин подменить ее, но девочка всегда отказывалась. Теперь она уже не испытывала отчаяния, а, наоборот, даже гордилась своим новым положением.

— Я уже большая, — заявила она однажды своему приятелю. — Утром, когда я уходила на работу, отец сказал: «Вот моя большая Кати, которая сама зарабатывает себе на хлеб».

Орельен был совершенно ошеломлен этим заявлением.

Но были в жизни Катрин минуты, когда она совсем не чувствовала себя большой. Это случалось обычно поздним вечером, после того как вся посуда была вымыта и расставлена по местам, и девочка пускалась в путь к своему новому жилищу. Первые дни отец или мать еще приходили за ней, но потом сказали: «Ну, теперь ты знаешь дорогу и не заблудишься». И Катрин выходила одна-одинешенька в непроглядную темноту осенней ночи. Над головой угрожающе шелестели под холодным ветром сумрачные верхушки высоких деревьев, в придорожных кустах шуршали, пробегая, какие-то зверьки, бесшумно пролетали совы, а на лугу, вдоль ручья, из густого тумана возникали призрачные белые фигуры.

Катрин шла по дороге быстро-быстро, стараясь как можно громче стучать каблуками новых сабо: пусть злые силы, подстерегающие ее в ночи, услышат этот стук и подумают, что по дороге идет кто-то большой, сильный, уверенный в себе и решительный, а не маленькая, обмирающая от страха девчушка.

Как-то, не выдержав, она рассказала Орельену о своих ночных страхах.

Тот попытался успокоить ее, уверяя, что никаких привидений на свете не существует. Но, видя, что убедить Катрин ему не удается, задумался на минуту и вдруг широко улыбнулся.

— Нечего смеяться! — обиделась девочка.

— Я не смеюсь, Кати. Хочешь, я сегодня вечером зайду за тобой и провожу тебя до дому?

— Конечно, хочу!

С тех пор он заходил за ней каждый вечер, и они отправлялись в путь, держась за руки. Завидев наконец вдали дом-на-лугах, Катрин крепко стискивала руку своему провожатому и убегала, не думая больше о мальчике, которому предстояло проделать в одиночестве обратный путь, преодолевая, в свою очередь, тысячи страхов.

Было около двух часов пополудни. Мария Пиру только что ушла на пруд.

Катрин кончала убирать посуду, когда в дверь трактира постучали. Девочка открыла и увидела старика рабочего в белой блузе — того самого, который подарил ей однажды фарфоровую чашку.

— Добрый день, сударь! — сказала она и добавила вежливо, как учила ее хозяйка: — Входите, пожалуйста.

Старик был, по-видимому, крайне удивлен, увидя ее здесь.

— Что ты тут делаешь, малышка? — спросил он.

— Я работаю служанкой, сударь. — Служанкой? В твоем возрасте?

Катрин указала старику на стол, придвинула стул, принесла чистый стакан.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Сейчас я позову хозяйку.

— Я что-то совсем продрог. Не мешало бы выпить тепленького винца. Беги скорей, а то я опоздаю на работу.

Пришла хозяйка — подогрела вино, подала его посетителю, сунула деньги в карман передника и поспешила обратно на пруд. Катрин осталась одна со стариком. Прихлебывая маленькими глотками теплое вино, старый рабочий принялся расспрашивать девочку: