Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

Оделив всех хлебом, отец отрезал свежего сыру и стал намазывать его на свой ломоть; казалось, он всецело поглощен этим занятием. Робер быстро налил себе один за другим два стакана сидра и залпом выпил их. Никто не обратил на это внимания, только Крестный демонстративно поднялся из-за стола и налил себе стакан воды.

— Водичка свежая, — заметил он, осушая стакан. Видно было, как двигается на его худой шее кадык.

— Я говорю: вода свежая, — повторил он, глядя в упор на Робера.

Отец удивленно посмотрел на Крестного, не понимая намека. Но работник быстро отодвинул бутылку с сидром на середину стола и, красный как рак, вскочил с лавки, пробормотав, что надо пойти задать корм скотине. У порога он оглянулся на Мариэтту; девушка сделала ему едва заметный знак рукой.

И снова только один Крестный заметил это. И Катрин вместе с ним. Ей показалось, что, когда Крестный складывал свой нож и засовывал его в карман, руки у него дрожали. Он тоже встал из-за стола, буркнул что-то и быстро вышел.

— Куда это они так торопятся? — недоуменно спросила мать. Отец молча жевал хлеб с сыром.

Мариэтта вдруг уронила кухонное полотенце, повернулась к двери и замерла, широко открыв глаза.

— Слышите? — охнула она, бледная как полотно. Мать перестала мыть посуду, отец, застыв на месте с ножом в руке, прислушался.

— Что там творится?

Он с грохотом отодвинул скамью, торопливо сунул ноги в сабо и большими шагами вышел из кухни. Женщины кинулись следом. Шум доносился из-за амбара.

— Да вы с ума сошли! — кричал Жан Шаррон. — Они сошли с ума!

Обогнув амбар, женщины увидели сцепившихся в драке Робера и Крестного.

Победа была на стороне работника: он швырнул Крестного на землю и, весь красный и потный, молотил кулаками грудь побежденного. Отец, с колом в руках, подскочил к Роберу.

— Перестань! — крикнул он. — Перестань, или я выгоню тебя сегодня же!

Робер заколебался, потом медленно встал, поднял валявшуюся в пыли куртку, встряхнул ее, набросил на плечо и неторопливо пошел прочь.

Крестный с трудом поднялся с земли, вытер кровь с лица и тихо побрел к дому. Отец и мать шли рядом.

— Я попрекнул его за ваш сидр, — объяснял Крестный. — Тошно смотреть, как он пользуется вашей, добротой и пьет, не ожидая приглашения…

— Ну и дела! — твердил, вздыхая, отец.

Проходя мимо Мариэтты, Крестный печально опустил глаза; безмерная усталость застыла на его помертвевшем лице. Катрин бросилась к нему, протянула руки. А когда Крестный нагнулся, она звонко чмокнула его в обе щеки и шепнула:

— Я люблю тебя, Крестный!

Во второй половине дня Обен отправился встречать старших братьев. Ему не терпелось рассказать им об утренних событиях. Но Франсуа и Марциал сделали вид, будто их не слишком-то интересует происшедшее: пусть младший брат не воображает, что сумел чем-то удивить старших, пусть не думает, что в их отсутствие на ферме Жалада может случиться нечто из ряда вон выходящее.

— Все это ерунда! — отмахнулся Франсуа, невысокий, коренастый крепыш с курчавыми темными волосами и таким же, как у отца, носом. — А вот в сумке у Марциала есть одна штука!..

Тут только Обен заметил, что школьный ранец старшего брата не закинут, как всегда, за спину. Марциал держал его перед собой обеими руками так бережно, словно он был стеклянный.

— А что там? Скажите скорее, что там! — заволновался Обен.

— Спокойно! Спокойно!.. — усмехнулся Марциал.

Он был высок ростом для своих четырнадцати лет, густоволосый, с лукавым и вместе с тем простодушным взглядом карих глаз.

— Спокойно! — повторил он. — Ну как, Франсуа, показать ее этому сопляку?

— Покажи! Покажи! — молил Обен.

Марциал осторожно приоткрыл крышку ранца, и младший брат увидел на самом дне комок желтовато-розовых перьев.

— Хороша? — спросил Франсуа. — Мы уже давно приметили гнездо соек в рощице, у Праделя. Но ждали, пока птенчик оперится и научится есть сам… И вот сегодня мы его взяли…

Увидев сойку, Катрин от радости захлопала в ладоши. Птичка, с ее нежным опереньем, показалась ей еще красивее белки; маховые перья на крылышках были усеяны черными и голубыми крапинками.

— Я научу ее разговаривать, — пообещал Франсуа.

Мариэтта бурно протестовала:

— Эти мальчишки скоро превратят Жалада в настоящий зверинец!

— Зверинец? — переспросил отец. — Что это такое?

— В нашей школьной книге, — объяснил Франсуа, — есть такая картинка: фургон, вроде тех, где живут цыгане. И в этом фургоне полно всяких зверей: львов, тигров, удавов…

— И все-то он знает, этот Франсуа, — вздохнула мать.

— Мальчишки и так возятся целыми днями с белкой, — сердилась Мариэтта, а теперь еще эта сойка… Тогда уж не жди от них помощи по хозяйству.

Но Жан Шаррон только усмехался в ответ на слова старшей дочери. Ему, как и детям, нравилась сойка: он с интересом наблюдал, как маленькая птичка чистит своим крепким клювом пестрые перышки. Втайне фермер надеялся, что появление птички рассеет мучительное чувство неловкости, которое он, Робер и Крестный испытывали после утренней ссоры.

За обедом, уписывая суп, Франсуа и Марциал уже который раз повторяли свой рассказ о том, как они поймали сойку; каждый вариант обогащался новыми подробностями; история становилась все более фантастичной, а дерево, где находилось гнездо, все более высоким и неприступным. Обен слушал, приоткрыв рот.

Мужчины хранили напряженное молчание. К ним снова вернулось дурное настроение. Робер упрямо пил одну воду; Крестный едва прикасался к еде.

Вечерело. От каштановой рощи повеяло прохладой. С луга доносился густой пряный аромат цветов и трав. В камышах, на берегу канала, завели свою вечернюю песню лягушки.

Мальчики отправились взглянуть еще раз на сойку. Катрин хотела было пойти с ними, но, разморенная усталостью, никак не могла встать со стула.

Отец с Крестным сидели на ступеньках крыльца и молчали. Отец нещадно дымил самокруткой. Мать с Мариэттой убирали в буфет вымытую посуду, прятали оставшуюся еду в ларь со скрипучей крышкой.

Катрин не заметила, когда Крестный заговорил. Но теперь она ловила каждое его слово.

— Нет, нет! — Голос Крестного был хриплым, как будто слова причиняли ему боль. — Честное слово, мне там будет хорошо. В хлеву есть уголок, где совсем чисто. И вашему маленькому Обену будет удобнее спать…

— Ну, раз ты уж так решил… — сказал, помолчав, отец. Они поднялись со ступенек и вошли в дом. Крестный нагнулся к Катрин и поцеловал ее. Странно — щека его была почему-то влажной.

— Мария, — распорядился отец, — дай Крестному одеяло, он хочет спать в хлеву.

— Вот тебе и на! — удивилась мать.

Какое-то мгновение она стояла неподвижно, потом прошла в спальню, быстро вернулась и протянула Крестному серое, в коричневую полоску одеяло.