Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

Они стояли неподвижно перед кроватью. Сестренки молча забились в угол комнаты. Хрипы становились все короче, все громче… Руки матери судорожно перебирали складки простыни, затем взметнулись вверх, словно пытаясь ухватиться за что-то, и бессильно упали обратно. Катрин и Франсуа вздрогнули: теперь худые пальцы принялись царапать простыню, и этот звук, перемежавшийся хрипами, был невыносим для слуха. Катрин хотелось заткнуть уши, чтоб не слышать его. Она прислонилась к стене, закрыла глаза…

«Нет, нет!» — повторяла она про себя…

— Кати! Кати!

Кто зовет ее так отчаянно? Кто дергает за рукав? Она открыла глаза.

Какое странное лицо у Франсуа… Почему у него кривятся губы? Почему он зовет ее шепотом? Она опять взглянула на него, и он замолчал. Катрин стиснула зубы, удерживая крик: тишина, бесконечная тишина стояла в комнате.

Она прислушалась: ни звука, ни стона, ни хрипа. Она не смела взглянуть на кровать: ей казалось, что она пуста…

Наконец она заставила себя поднять глаза и посмотрела… Мать по-прежнему лежала там, удивительно спокойная и тихая. Руки ее не царапали больше простыню, грудь не вздымалась больше. Казалось, она спит, чуть приоткрыв губы. Но спала ли она? Глаза были полуоткрыты. На бледных губах проступала слабая, еле заметная, еле уловимая улыбка — первая за все эти долгие страшные дни…

— О чем она думает? — шепнула Катрин. Франсуа посмотрел на сестру, широко открыв глаза.

— О чем… — начал он.

Запнувшись, словно ему не хватило дыхания, мальчик бросил взгляд на мать и снова обернулся к Катрин.

— Да ведь она умерла, — сказал он, и в голосе его прозвучал глухой гнев.

Катрин попятилась, стукнулась плечом о стену. Так, значит, это смерть?

Эта тишина после стольких стонов и жалоб, это спокойствие после долгих мучений, это выражение тихой радости после стольких бед и несчастий!

Франсуа вышел из комнаты, прыгая на одной ноге, и тут же вернулся на костылях. Лицо его теперь было залито слезами. Увидев слезы брата, Катрин вдруг почувствовала ужас; только сейчас ощутила она глубину собственного горя; рыдания подступили к горлу. Она быстро отвернулась от Франсуа, стиснула зубы и крепко сжала кулаки, пытаясь из последних сил подавить эти рвущиеся из самого сердца рыдания. Беззвучные слезы брата испугали младших сестренок, которые все это время сидели, притаившись, в углу комнаты, и они тоже заплакали и закричали от страха. Катрин подошла к ним и велела замолчать.

— Ради нашей бедной мамы будьте умницами! — твердила она.

Удивление, вызванное этой непонятной фразой, суровый и решительный вид старшей сестры заставили Клотильду и Туанон умолкнуть. Катрин увела их на кухню, умыла, дала по куску хлеба. Эти привычные, обыденные дела помогли ей справиться с собой. Слова Мариэтты пришли ей на ум, слова, которые та сказала на прощание при последней встрече: «Теперь, Кати, ты должна…»

— Теперь я должна, — повторила про себя Катрин, — должна…

Она вынула из верхнего ящика комода большой черепаховый гребень, вернулась в комнату и попросила Франсуа, стоявшего у изголовья кровати, посторониться.

Брат бросил на нее испуганный взгляд.

— Ты мне не понадобишься, — прибавила она ласково.

«Теперь ты должна…» Она вплотную подошла к изголовью. Что почувствует она, прикоснувшись к голове мертвой матери? «Ты должна, Кати, ты должна!»

Удерживая дыхание, Катрин протянула руку, взяла в горсть темную прядь и стала медленно расчесывать тяжелые, еще теплые спутанные волосы.

Спор разгорелся сразу после возвращения с похорон матери. Январь в этом 1885 году выдался на редкость холодным. Катрин сидела у очага, время от времени подбрасывая охапку хвороста в гаснущее пламя. Вокруг нее на низеньких стульях разместились женщины. Мариэтта выглядела совсем крошечной в своей траурной накидке с капюшоном. Катрин исподтишка бросала на сводную сестру удивленные взгляды: ее пугало сходство Мариэтты с покойной матерью.

Прямо против очага восседала крестная Фелиси, протянув к огню свои пухлые руки и громко вздыхая. В стороне, чуть отступя от женщин, сидела прямо и неподвижно на самом краешке стула Берта, жена Крестного. Катрин корила себя за неотвязное желание, охватывавшее ее при каждом взгляде на эту робкую маленькую женщину: ей хотелось, чтобы Берта встала со стула, отступила еще дальше в глубину комнаты и запела своим соловьиным голосом песню об умершей матери, об ее мужестве и доброте, любви и страданиях.

Но Берта молчала, и в комнате слышались лишь приглушенные всхлипывания Мариэтты да шумные вздохи Фелиси. Катрин не плакала, не могла плакать. Она с горечью думала о том, что там, на кладбище, мать обрела наконец покой от всех своих мучений.

Мужчины тоже не плакали. Не потому ли, что они думали о том же, что и Катрин? Они сидели позади женщин за длинным дощатым столом. Отец велел Катрин поставить на Стол литровую бутылку сидра, но никто не прикоснулся к ней, кроме Робера.

По левую руку от отца сидел Марциал, похожий на большого паяца, длинный и нескладный, с худым лицом, бледным от бессонных ночей, проведенных у гроба матери. Справа сидел Крестный, одной рукой обнимая отца за плечи. Жан Шаррон неотрывно смотрел на огонь; его тяжелые руки, лежавшие на столе, дрожали.

Примостившись у окна на своем обычном месте, Франсуа стругал ножом обрубок дерева. Орельен и Жюли Лартиг стояли позади Франсуа, наблюдая за его работой. Рядом с ними дядюшка Батист, опираясь плечом о стену, тоже следил ласковым взглядом за ловкими движениями своего любимца.

Только Клотильда и Туанон не могли усидеть на месте. Они сновали по комнате с довольным видом, радуясь неожиданным гостям. Семилетняя Клотильда, с круглым матовым личиком, задумчивыми темными глазами и черными волосами, стянутыми на затылке траурной лентой, напоминала большую куклу, — Катрин всегда хотелось взять ее на руки, приласкать и понянчить, словно малого ребенка. Туанон — худенькая, черненькая и лукавая, — норовила, пользуясь каждым удобным случаем, уцепиться за юбку Клотильды, увлекая ее иной раз за собой на пол.

Разговор начался как раз из-за Туанон. Заметив девочку, которая, как обычно, уселась на пол перед очагом, крестная Фелиси, шумно вздохнув, спросила:

— Мой бедный Шаррон, что вы теперь будете делать с этими двумя крошками?

Мариэтта подняла залитое слезами лицо. Фелиси обернулась, взглянула на отца и повторила, возвысив голос:

— Да, да, что вы с ними будете делать?

Катрин подумала, что толстуха задала свой вопрос без всякого умысла. Но когда Фелиси повторила его, она невольно вздрогнула. Взоры всех присутствующих устремились сначала на Фелиси, потом на обеих девочек.