Павел Головин - Как я стал летчиком

Между тем постройка планера подходила к концу. Отдельные части его были готовы — стали их соединять, или, как говорят, монтировать планер.

Скоро на земле распластала свои тонкие, легкие крылья красивая деревянная птица — наш планер. Мы его назвали «Нарофоминец-1». Он блестел свежей краской, им приходил любоваться весь город, а мы ужасно гордились! Еще бы: все, до последней щепочки, построено нашими руками. Про нас говорили:

— Молодцы комсомольцы!

Только приятель мой Борька по-прежнему не верил. Ходил вокруг планера и фыркал. Досада на него брала!

— Ну чего ты фыркаешь?

— А тебе чего? Хочу — и фыркаю…

— Понимаешь ты много!..

Из Москвы приехали инженеры осматривать планер. Признали его хорошим. Я — к Борьке. Что? Слыхал, как инженеры наш планер хвалят? А Борьке хоть бы что, усмехается:

— Ладно, рассказывай! Вот посмотрю, как он летать будет! Не может быть, чтобы на щепках люди летали!

Так и уперся на своем.

Тем временен планер разобрали на части, запаковали в ящики и отправили по железной дороге в Крым. Там, недалеко от моря, в местечке Коктебель, каждый год устраиваются состязания планеров.

К назначенному дню со всех концов Советского Союза съезжаются в Коктебель планеристы, а конструкторы присылают свои новые планеры.

Эти состязания — настоящий праздник для планеристов. Они состязаются друг с другом: кто дальше пролетит, кто наберет самую большую высоту.

Победителям в состязаниях дают премии. Каждый планерист мечтает попасть в Коктебель на состязание планеров. Каждому хочется летать дальше всех и выше всех..

Наш планер тоже поехал в Коктебель. Понятно, все мы очень волновались: как-то он будет летать там?

Нам казалось, что лучше всех.

Проходили томительные дни. Состязания еще не начинались. В газетах писали обо всем, что делалось в далеком Коктебеле, на берегу теплого моря. Мы читали, как съезжаются планеристы, знаменитые летчики, конструкторы. В списке планеров, которые будут состязаться, мы с гордостью прочитали название нашего планера «Нарофоминец-1».

Наконец в газетах объявили: состязания начались! Мы с нетерпением ждали, что будет завтра.

А на другой день ко мне прибежал Борька. Я еще спал, и он разбудил меня. Ничего не понимая спросонок, я смотрел на моего приятеля, как он бегал по комнате, приплясывал, прищелкивал пальцами и кричал:

— Разбился! Разбился!

— Чего ты орешь? Кто разбился?

— Планер ваш разбился!

Полуодетый, неумытый и растрепанный, прямо и постели, помчался я к товарищам. Я застал всех в сборе. Все были встревоженные и печальные.

В телеграмме, полученной из Коктебеля, говорилось, что наш планер взлетел, пролетал всего только четыре секунды, потом упал и… разбился.

Не хотелось верить. Как же так? Строили мы его несколько месяцев, построили, красавец получился, инженеры его хвалили, весь город им любовался, а он только четыре секунды и пролетал. Теперь вместо него — куча щепок и мусора. Разбился!..

Все молчали. Один только Борька ходил между нами важный, как петух. Надувался и фыркал:

— Тоже придумали моду! Этак каждый летчиком станет. Сделай себе из лучинок самолет и летай! Дудки!

В городе над нами стали смеяться. Раньше хвалили, а теперь только головами покачивали да приговаривали:

— А еще комсомольцы! Эх, вы!

И прозвали нас «воро́нами». Кто придумал эту кличку, не знаю. Только от этой клички житья нам не стало. Едва нос на улицу покажешь, а тебе уж кричат:

— Эй, ворона!

В школе тоже проходу не давали:

— Ворона пришла!

А больше всех, понятно, дразнился Борька. Бывало до того раздразнит, впору хоть драться.

Так окончилась наша первая попытка построить свой планер. Окончилась она большой неудачей — вся работа пропала.

Наш планерный кружок распался. Большинство ребят ушло в кружок футболистов. Там было веселее.

Павел Иванович сидел дома и старался не показываться людям на глаза. Над ним тоже смеялись. Скучное время пришло!..

Медленно тянулось время. Павел Иванович куда-то уехал. История с планером стала понемногу забываться. Но вдруг Павел Иванович опять появился в городе. И не один, а с самолетом. Да, да, с настоящим, взаправдашным самолетом.

Как это дело было, я уже не помню сейчас. Узнал я об этом от Борьки. Мой приятель раньше всех в городе узнавал все новости. После уроков отправились мы с ним смотреть самолет. Он стоял в сарае на запоре. Павла Ивановича не было. Походили кругом сарая, поглядели в дырочки — ничего не увидели. Как быть? Посмотреть самолет очень хочется.

— Надо стащить ключ! — решил Борька и отправился на поиски.

Пока он ходил, я всё дырочки в стене искал. Дырочки маленькие, а в сарае темно.

Вернулся Борька. Ловкий малый, он добыл-таки ключ и отпер сарай. Мы ворвались в него и… остановились на пороге в нерешимости. Как же так? Неужели это и есть самолет? Перед нами в полутьме сарая стояло какое-то пугало. У самолета не было крыльев. Он походил на старую лодку, поставленную на ржавые колеса от велосипеда. Всё на нем было грязное, обшивка висела клочьями, везде ржавчина, плесень. Этот самолет совсем не походил на те, какие мы видели на картинках.

Короче говоря, он нам не понравился. Очень уж некрасивый. Борька стоял и задумчиво разглядывал самолет. Лицо у моего приятеля было недовольное.

— Он же старый! — наконец сказал Борька, чтобы утешиться.

Я вскарабкался наверх и уселся в пилотское кресло. На стенке кабины я увидел перед собой часы. Рядом с часами — какие-то незнакомые приборы…

— Это ничего, что он старый! — услышал я Борькин голос откуда-то снизу. — Зато настоящий! Не из щепочек сделанный!..

Познакомиться с самолетом как следует нам не удалось. Пришел дворник и выгнал непрошенных гостей из сарая.

Я шел домой очень довольный. Еще бы: настоящий самолет видел! Мало, что видел, — даже сидел в нем.

На другой день около сарая толпился весь город. И взрослым и детям — всем хотелось посмотреть настоящий самолет. Спрашивали Павла Ивановича, где он достал его и можно ли на нем летать.

Улучив момент, и я подбежал к Павлу Ивановичу. Лицо у него было веселое. Он потрепал меня по плечу и шепнул на ухо:

— Будем строить второй планер — «Нарофоминец-2»! Скажи там ребятам и приходи завтра!..

— Павел Иванович! А как же аэроплан?

— А что аэроплан?

— Откуда он?

— С кладбища.

— Как с кладбища?..

— А ты думаешь, с какого кладбища? С машинного. Понимаешь? И у машин тоже кладбище есть. Когда машина сломается, заболеет, то ее лечат — чинят… А когда совсем уже негодной станет, такой, что и чинить нельзя, ее несут на свалку. Есть такой двор, весь заваленный негодными машинами, — это и есть их кладбище.