Владимир Кобликов - Берестяга

— Чаю вам привезли и свеклы пареной.

Трусов и Настенька стали собираться в обратную дорогу, но видно было, что уходить им не хотелось.

— Пошли, Юра, — позвала Настя.

— Пошли.

— Чего спешить? Побудьте с нами, — предложил им Лосицкий. — Кстати, нам надо провести летучку… Федор Федорович, кубометра по два на человека мы уже заготовили?

Брынкин оглядел делянку, прикинул и потом только сказал:

— По два кубометра есть смело.

— Предлагаю нашей бригаде заготавливать в день по пять кубометров на каждого, — сказал Лосицкий. — Дрова нужны госпиталям, где лечатся раненые красноармейцы, командиры. Чем больше мы дров заготовим, тем теплее будет в госпитальных палатах. Наша работа — помощь фронту… А если нам вызвать на соревнование другие бригады?.. Выпустим боевой листок с обращением.

— А бумажки-то, на чем писать будем, где возьмешь, комиссар? — полюбопытствовал Клей.

— Вот о бумаге не подумал, — огорчился Саша.

— А мы на бересте напишем, — подала идею Настенька. Она считала себя членом этой дружной бригады.

— Правильно! Умница! — обрадовался Лосицкий. — На бересте углем и напишем.

— Ловко придумано! — Ленька Клей прикинулся довольным. — И не так ловко, как здорово: бригада Берестяги пишет на бересте. Во! — Клей поднял кверху большой палец, а потом потянулся и улегся на хвое, сказав, что ему надо отдохнуть, пока «комиссар Лось» плакат на бересте строчить будет.

Шест с обязательством поставили на самом видном месте.

— А теперь за работу! — скомандовал Прохор. — Теперь нам не до отдыха.

— Настя, — спросил Трусов, — может, ты одна поможешь бабушке ужин готовить? А? Я с ребятами останусь.

— Оставайся. Конечно, оставайся.

— Нет, Трусов, ты тоже пойдешь с Настей, — приказал Прохор.

— Чего?

— День дежурства — это день отдыха для каждого. День отдыха от пилы и топора. Верно я говорю, Федор Федорович?

— Верно, сынок… Видать, ты не новичок-ат на лесоповале…

Стали возвращаться с обеда «лесорубы» из других бригад. И каждый останавливался возле шеста — его воткнули у дороги, так что не обойдешь.

«Внимание! Наша бригада решила ежедневно выполнять двойную норму. Пять кубометров на каждого вместо двух с половиной!

Вызываем на соревнование другие бригады.

Все для фронта! Все для победы!

— Вот это Берестяга!

— Да разве их теперь догонишь? Смотрите, уже сколько без нас «наломали».

— И нам бы обедать на делянке.

— Скажут, собезьянничали.

— Не собезьянничали, а переняли опыт. Правда, Николай Николаевич?

— Правда. Хорошее перенимать никогда не зазорно.

Стало вечереть… Федор Федорович и Силантий успели замерить «штабеля». Ребята ожидали, когда лесники объявят результаты обмера.

Силантий вышел в круг. В руке у него засаленная ученическая тетрадка. Силантий и так знал, сколько какая бригада заготовила дров, но все равно держал тетрадь с записями. Видно, для убедительности и солидности. И все «лесорубы» смотрели на эту тетрадку.

Говорил Силантий витиевато, долго. Ребята еле дождались, когда он наконец объявил:

— На первом месте на сегодняшний день бригада Берестнякова. По шесть с четвертью кубометров на каждого. — Кто-то захлопал в ладоши. И все захлопали. А Силантий растерялся: у него не было второй руки, чтобы хлопать. — На втором месте бригада Пономарева. По пять кубометров на человека. — Этой бригаде тоже похлопали. — На третьем месте бригада Уткина. По четыре с половиной кубометра…

— А мы на каком? — потребовали ответа ягодинки.

— Вы особ статья, — ответил Силантий. — Вы сами по себе, без соревнования. Не с кем вам соревноваться.

— А ты антимонию не разводи. Говори, по сколько бригада ягодинок заготовила?

Силантий заглянул в тетрадку.

— На каждую бабоньку приходится по шесть кубометров без малого.

Никто не стал засиживаться за столом в этот вечер. У всех болели мышцы, гудели руки… Поужинали и тут же завалились спать. И заснули все как по команде.

Не спали только Федор Федорович, Клавдия Семеновна, Настя, Прохор и Трус.

Настя и Юрка помогали Клавдии Семеновне мыть посуду. Федор Федорович у порога точил и разводил пилы. Для верности глаза Брынкин надел очки. Очки были старенькие, с одной дужкой, а вторую заменял кусок черного шнурка от ботинок.

Прохор писал письмо Тане. Он обещал ей в первый же день написать. Берестяга думал, что написать письмо ему ничего не стоит, а теперь вот сидел над тетрадкой, а на первом листе, на первой строчке пока что была выведена фраза: «Здравствуй, Таня!».

Повизгивал напильник… О чем-то без умолку говорили Трусов и Настя… Тихо, для себя, напевала Клавдия Семеновна. Она готовилась к утреннему затопу… Посапывали спящие на полу «лесорубы»… А Прохор все никак не мог придумать следующей фразы…

Его кто-то тряс за плечо. Берестяга открыл глаза, увидел Настю.

— Ложись, бригадир.

— Сейчас, сейчас, — согласился Прохор.

— Завтра допишешь письмо, — Настя улыбнулась. — Эх, ты! За весь вечер только и успел написать одну строчку… Разбудить тебя пораньше?

— Разбуди.

Три дня осталось жить «лесорубам» на Лыковском хуторе. Один день только бригада Берестнякова уступила первенство уткинской бригаде. И не оттого что ребята стали хуже работать, а просто досталась им трудная делянка.

«Утята» зря ликовали. На другой день «берестяги» поднажали и снова стали первыми.

Дрова стали вывозить с делянок к шоссе, а оттуда в Богородск.

На хутор приехали на лошадях Скирлы, дед Петьки Ныркова и Дуська Кутянина.

Они должны были помочь вывозить дрова из лесу на проезжую дорогу и увезти «лесорубов» домой. Почти все, не скрывая, радовались скорому возвращению в Ягодное.

Только Юрка Трус затосковал. Когда он теперь встретится с Настей? Если только летом. От Лыковского хутора до Юркиной деревни, правда, всего тринадцать верст. Но разве отпросишься у матери, когда на усадьбе, дома и в колхозе будет дел по горло?

Настя тоже последние дни ходила скучная.

— Письма мне будешь писать? — спросил ее Трусов.

— Не знаю, — ответила Настя, но тут же шепнула: — Буду. Только ты первый мне напиши.

…Уже несколько дней у Николая Николаевича болело сердце. Сначала он скрывал это. Наконец директору стало так плохо, что он не смог подняться с постели. Симакова перенесли в дом Брынкина под присмотр Клавдии Семеновны.

В обед трех бригадиров и Лосицкого вызвали на хутор к директору.

Возле кровати больного сидел Игорь Аркадьевич Гуминский.

— Николаю Николаевичу нужно ехать в больницу, — сказал Гуминский своим тихим голосом. И показалось, что это вовсе и не он сказал, потому что ни один мускул при этом не дрогнул на его лице, а рот его, как всегда, был прикрыт шарфом. — Но он говорит, что не может оставить вас одних. Вы что на это скажете, молодые люди?