Владимир Кобликов - Берестяга

— Берестяга — гнилая коряга, — по-предательски, неслышно, прошипел Трус. От бессильной злобы у Трусова даже пятна по лицу пошли. Но Юрка спиною чувствовал острие пера и сидел, не шелохнувшись: Берестняков просто так грозить не любил.

Сначала Ксения Васильевна удивилась непривычной тишине. Она все ждала какого-нибудь подвоха. После опроса это чувство у нее пропало. Она встала из-за стола, обвела класс доверчивым взглядом и впервые улыбнулась шестиклассникам. От улыбки ее лицо перестало быть некрасивым. И она так интересно стала рассказывать, что даже Трус забыл про своего противника и слушал с приоткрытым ртом.

Прохор же все еще был начеку и не спускал глаз с трусовского белесого затылка. Волосы у Юрки лохматые, уши лопухами и прозрачные, шея — жилистая, тонкая, давно не мытая.

С тех пор на уроках ботаники стояла деловая тишина. Сначала ребята побаивались Прошки, а потом сами раскусили, какая чудесная учительница Ксения Васильевна…

Шел урок зоологии, когда раздался стук в дверь и в класс вошла классная руководительница Прасковья Егоровна, а за нею — Таня. Все встали и уставились на Самарину, будто на заморское чудо. Прошка и сам смотрел на девочку, словно видел ее впервые. Мальчишки с не меньшим любопытством, чем девчонки, разглядывали Танино темно-синее платье с белоснежными кружевными манжетами и воротничком, ее прическу, туфли. Сразу было видно, что эта стройная, подтянутая девочка — городская.

Таня привыкла быть «новенькой». Ягодновская школа была седьмой по счету, в которой ей приходилось учиться, поэтому девочка не испытывала робости.

— Познакомьтесь, ребята, — сказала Прасковья Егоровна, — Таня Самарина. Она будет учиться в вашем классе. Таня — эвакуированная. Отец Самариной на фронте. Командует полком. — Класс восхищенно загудел. — Мама будет преподавать в нашей школе химию… Куда же тебя, Таня, посадить?

И тут случилось невероятное. Такого еще никогда в Прошкином классе не было. Девчонка сама попросила, чтобы ее посадили с мальчишкой.

Нет, никто не ослышался. Таня именно так и сказала:

— Прасковья Егоровна, разрешите мне сесть с Прохором Берестняковым?

Класс замер.

— Хорошо, Таня, садись, — разрешила классная руководительница.

Прошка сделался красным, как рак, вынутый из кипящего навара. Он глаз поднять не мог, а в душе — ликовал.

Он стоял, потупившись, но все равно видел, как Таня Самарина подошла к его парте, как стала рядом с ним.

Прасковья Егоровна ушла.

— Садитесь, — сказала Ксения Васильевна и стала продолжать прерванное объяснение.

Тут только Прохор осмелился взглянуть на соседку. Их глаза встретились. Таня улыбнулась. Прохор не выдержал и тоже ответил улыбкой.

Тишины такой даже на уроках директора не было, но Ксению Васильевну почти никто не слушал. Учительница поняла состояние ребят. Она велела записать им домашнее задание, а остаток урока расспрашивала Таню, где та жила и в каких школах училась, как добиралась до Ягодного.

Девочка рассказывала просто и интересно. Она прекрасно знала, что никто из теперешних ее товарищей не смог увидеть и узнать столько, сколько довелось увидеть и узнать ей. Но в ее рассказе не было ноток хвастовства, ни единого намека на какое-то превосходство. Класс оценил это качество новенькой. Пропала настороженность, вежливая холодность, недоверие. Ребята по немому согласию приняли новенькую в свою среду и, не скрывая своих симпатий к этой не по летам развитой девочке, стали забрасывать ее вопросами. И только три человека делали вид, что им наплевать на белоликую городскую девочку и на ее рассказы: сестры Нырковы и Юрка Трусов. Нырчихи сидели надутые и обиженные, а Трус скептически щурился и старался многозначительными подмигиваниями найти себе единомышленников. Но они не находились. Тогда Трус выбрал момент и решил «подковырнуть» Таню. Она только что рассказала, с каким трудом им с мамой пришлось добираться до Ягодного. На чем только не пришлось им ехать: на попутных машинах, на товарняках, на лошадях и даже на танках, которые отходили от Калуги к Москве.

Вот тут-то Трус и задал свой вопросик:

— А на верблюдах ты не ездила? — В слове «верблюдах» Юрка сделал ударение на окончании.

— Ездила и на верблюдах. — Таня подчеркнула правильность ударения. — Только тогда я была совсем маленькой. Мы гостили в Казахстане у папиного брата. И там меня катали на верблюдах и… на ослах.

На перемене семиклассники в коридор не выходили. Они обступили Прошкину парту. Лишь Нырчихи демонстративно «выплыли» из класса. Сестры торопились разнести сплетни по школе о бесстыжей девчонке, которая сама напросилась сесть с Берестягой.

— Проша, подожди меня на улице. Вместе пойдем домой, — сказала Таня Берестнякову после уроков.

— Подожду.

Как назло, в раздевалке Прошка встретил своего закадычного дружка семиклассника Петьку Ныркова. И эти Нырковы были соседями Берестняковых. Только их дом стоял по другую руку. Справа и слева от дома Берестняковых стояли дома Нырковых.

Прошка впервые стал в очередь за пальто. Потом медленно одевался. Долго прилаживал шарф. Тянул время. Петька не вытерпел и спросил:

— Заболел, что ли?

— Прихварываю, — соврал Прохор.

— Оно и видать: шевелишься, словно муха в предзимье… Гляди-ка, твоя квартиранка и выковыренный очкарик из восьмого «А» идут.

— Ну и пусть, — как можно равнодушнее ответил Прошка.

Нырков многозначительно улыбнулся и передразнил приятеля:

— «Прихварываю». Знаем мы теперь твою хворь. — Петька понимающе подмигнул Прохору.

«Все этот Нырок Лыкопузый всегда знает», — с досадой подумал Берестняков. Не выдержал и посмотрел на Таню. Она действительно шла с мальчишкой, слушала его и смеялась. Очкарика Прошка видел впервые. Он — высокий, худой и нескладный. И это особенно заметно было сейчас, когда он шел рядом с Таней. Мальчишка сутулился. Походка у него некрасивая. Шел он будто на чужих ногах. Свободная от книг рука все что-то рисовала в воздухе.

Таня заметила Берестнякова, что-то сказала своему собеседнику и кивнула в сторону, где стояли Петька и Прохор. Очкарик закрутил головой из стороны в сторону, как мышь перед выходом из норки.

— Пошли, — позвал Прохор друга и направился к выходу.

— Проша, подожди нас, — окликнула Таня.

— Давай подождем, Берестяга, — сказал Петька.

— Давай, если хочешь…

Петька и Прошка переглянулись, когда увидели, как очкарик подает Тане пальто и держит ее сумку.

— Вот это да! — протянул Нырок.

— Как иностранец.

Наконец они оделись и подошли к приятелям. Таня вопросительно посмотрела на Петьку и протянула ему руку. Петька, растерявшись, подал ей только три пальца.