Юрий Бородкин - Санькино лето

Санька приподнялся на локте, торопливо застегнул болтавшуюся на нем пижаму, почему-то конфузясь перед Ленкой за свой больничный вид, будто арестант.

— Больно? — спросила она.

— Теперь прошло.

— Хочешь яблоков? Вкусные, это мы у Малашкиных наколотили с той яблони, у бани.

Нет такой яблони в Заболотье, которую Санька не помнил бы на вкус: стоит откусить яблоко, безошибочно скажет, откуда оно. Сладкой показалась Саньке малашкинская боровинка, редко удается отведать ее, потому что весь август Захар спит в предбаннике по неприхотливой лесниковой привычке, и ружье при нем — для острастки.

— Малашкин не пугнул вас?

— Он эти дни на Займище дежурит: лес потушили, а болото чадит.

— Покажи газету-то! — Ленка подтолкнула локтем Валерку, тот достал из кармана помятую районку. — Тут про Леню Жердочку, как он на пожаре отличился, и про тебя сказано.

Санька мельком глянул на портрет Леонида Евдокимова и на заголовок «В борьбе со стихией», положил газету на тумбочку:

— После прочитаю. Что в деревне нового?

— Камень и песок дорожники возят с Попова ручья! — спохватился Валерка и возбужденно заморгал глазами. — Дорогу туда наладили. Прямо против деревни сгружают.

— До малинников, где украинцы рубили лес, можно на машинах ездить, — добавила Ленка. — Чебаковы вчера бидончик набрали.

Завидовал Санька своим одноклассникам: вольная им воля, лес, река — все для них. Захотели — прикатили в село, вон и велосипеды приставлены к березе. Каково вместо каникул валяться на больничной койке? Лето день за днем уходит, а их уж не так много остается. Тоже оседлать бы сейчас велосипед да промчаться под угор по ермаковскому полю, чтобы — ветер в ушах.

— Как вы нашли окно?

— Дядька сказал, тут на скамейке сидит. Спину подставил солнышку, а она вся в лиловых пятнах от банок.

— Это сосед мой комбайнер Васильев из Телегина. Он мне рассказывал, как горел в танке, — горделиво сообщил Санька и, желая похвастаться знакомством с известным человеком, добавил: — Мы с ним в шашки режемся, вчера двадцать конов сыграли. Принесите мне учебник по русскому и тетрадку, буду готовиться, чем зря время убивать.

— Принесем завтра. До свидания, поскорей выздоравливай.

Покатили березовой аллеей, колесо в колесо, вровень друг с другом. Солнце весело перебирало спицы, пестро мелькало по синему Ленкиному платью, ее короткие косички-рожки встряхивались с каким-то задорным вызовом. Скрылись из виду. У Саньки запершило в горле, почувствовал себя птицей, отставшей от стаи. Глазам сделалось горячо, слезы как бы запеклись и не вышли наружу — их больше не будет, хватит! Что он, девчонка, что ли? Пусть катаются на пару, хорошо им, не знают, как томительно ему в этих белых стенах.

Разглядывая свое отражение в оконном стекле, он уныло сравнивал себя с Валеркой: у того и волосы не рыжие, и губы как губы, и ростом взял. Правда, если разобраться, в нем тоже ничего особенного нет: тихоня, сопит под нос да глазами моргает. Таким всегда везет.

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, Санька развернул газету. «Механизатор совхоза «Ермаковский» коммунист Леонид Перфильевич Евдокимов не растерялся в трудный момент, рискуя своей жизнью, он вывел из огня горящий бульдозер «С-100», а затем спас пострадавшего на пожаре школьника Сашу Губанова, своевременно доставив его в больницу на своем тракторе, — читал Санька. — Леонид Перфильевич производит впечатление очень скромного, даже застенчивого человека, такие люди готовы на подвиг без всяких лишних слов, ежечасно, а в решающую минуту становятся героями во весь рост».

Перевел взгляд на снимок — не узнать Евдокимова: в хорошем пиджаке, белая рубашка застегнута на все пуговицы, нет на голове замасленного беретика, и волосы кажутся густыми, черными. Очень подмолодил его фотограф. Вот тебе и «табашник» Леня Жердочка! Вряд ли у кого теперь повернется язык назвать Евдокимова по прозвищу. Еще вчера не очень-то замечали его даже у себя в Заболотье, а сегодня — у всего района на виду.

Санька смотрел в окно, размышляя о том, как бы самому избавиться от прозвища. Может быть, позднее, когда станет взрослым, оно отлипнет само собой? Вряд ли. Надо сделать для людей что-то очень значительное, доброе, вот так, как Леонид Евдокимов, как Васильев.

Листья на березах сухо шелестели, казалось, знойная полуденная тяга вот-вот сорвет их и унесет в поднебесье; там, за березами, — полевая дорога, едут по ней Ленка с Валеркой, разговаривают, пересмеиваются. Глаза у Ленки голубые, теплые, с ласковым прищуром. Все-таки обидно было Саньке, будто обманули его в чем-то. Досадливо смахнул с подоконника яблоки, малашкинскую боровинку, раздобыть которую стоило риска.

— Все, выписался! — торжественно объявил Васильев, вернувшись от врача. — Спина, конечно, побаливает, но это — пустяки, дома долечу.

Он наскоро собрал свои вещицы и «Пятнадцатилетнего капитана» хотел взять, передумал:

— Ладно, дочитывай. Отнесешь в библиотеку сам. Ну, счастливо оставаться! Поправляйся.

Тиснул Санькину руку своей жесткой ладонью и вышел, обрубил хлопком двери выморочную тишину. А ведь какой-нибудь час назад Васильев не собирался домой, они сидели в саду на скамейке, играли в шашки. Случайно взял он у проходившей мимо почтальонки газету, вслух, для себя и для Саньки, прочитал постановление райисполкома о создании чрезвычайной районной комиссии по борьбе с пожарами.

— Из области представителя прислали. Много горит лесу в районе, — озабоченно потыкал пальцем в газету. — Вишь, даже печки топить запрещено и в лес ходить, если не по службе. У нас-то в Телегине все ли добро-здорово?

Но не это сообщение подхлестнуло его, а коротенькая заметка, что началась жатва.

— Ты смотри, ваш Володя Антипкин уже смахнул пятнадцать гектаров! Сегодня еще июнь! Да-а, рожь нынче рано пересохла, к тому же — пожары. Шабаш! Хватит мне здесь прохлаждаться, пойду к врачу.

В палате у Саньки появился новый сосед, незнакомый пожилой мужик, Иван Спиридонович. Он жаловался на ломоту в боку, все прижимал к нему ладонь, вздыхал и морщил темное, как печеное яблоко, лицо, прислушиваясь к своей боли.

Санька от нечего делать чертил на развернутом тетрадном листе карту. Заболотье на ней обозначено самым крупным кружком, как столица, вокруг него — редкая россыпь знакомых деревень, редкая потому, что многих деревень уже нет, остались одни названия, что толку наносить их на карту? С угла на угол по диагонали протянулась Талица, она впадает в Вексу, та еще в какую-то реку чем дальше от Заболотья, тем меньше знает Санька. Но Волгу начертил — небольшой отрезок, что возле города. Постепенно все нашло свое место на небольшом листке: Волчиха волоском прилепилась к левому берегу Талицы, новый гравийно-песчаный карьер, шоссейка и железная дорога… А если взглянуть на настоящую карту, ничего этого и в помине нет, там городам и то тесно.