Юрий Бородкин - Санькино лето

Сплавщики докуривали, когда Ленька, раздвинув кусты, высунул свою огненную голову.

— А, Ленька! — обрадованно и вместе с тем как-то неловко улыбнулся отец.

Матвей Никанорыч крякнул, заскорузлым пожелтевшим пальцем прижал окурок к шесту багра.

— Нарвешься ты, Ленька, на змею, будешь знать, как скакать по кустам босиком.

— Я не боюсь их. Один раз даже держал за хвост убитую, — похвастал Ленька.

— То-то и есть, что убитую.

Валя потрепал Ленькины вихры:

— Не волосы, а медная проволока.

Он всегда подтрунивает, но ему — не Борьке Гирину — на кулаках не докажешь.

— Ты займись пока чем-нибудь. У нас видишь тут какой аврал. — Отец показал на сплошь забитую лесом реку. Ловко отдергивая ноги от погружающихся следом за ним бревен, он быстро перебежал на тот берег.

Сплавщики на первый взгляд неторопливо, по бревну начинают разбирать путаницу затора.

Слышны глухие удары багров да покряхтывание Матвея Никанорыча. Ленька решается сигануть через реку, кричит:

— Смотри, пап! — и бежит, едва касаясь бревен.

Никто не остановил его, потому что на воде опасна малейшая заминка. Только успел перебежать, как бревна на середине реки ожили, лениво зашевелились и большим косяком оторвались от затора.

— Ты что? Без головы захотел остаться? — закричал отец, пригрозив кулаком.

— Я попробовать.

— Героя нашелся!

Ленька не обижается. Он рыж в отца и незлобив в мать — всегда улыбается.

На плотике, который сплавщики называют «кобылкой», Ленька пересек омут и приступил к своему любимому занятию — чистке мотоцикла. Он так занялся, что не заметил, как подошли отец с Валей.

— Ленька, прикрыл бы голову, а то подпалишь бересту на шалаше. — Это опять Валя.

— Добро! — оценил Ленькину работу отец и тут же завел мотоцикл.

Валя с двумя баграми пристроился сзади. Они спешат на Осыпи, там тоже часто бывают заторы, а вода вот-вот пойдет на убыль. Ленька стоит, слушает, покуда треск мотоцикла не растворяется в лесу, затем берет удочки и спускается к реке.

Матвей Никанорыч остался дежурить. Он сидит на бревне у самой воды и дымит самокруткой. У него шадровитое лицо, губы наискось перечеркнуты шрамом. Пятнадцать лет он гоняет сплав, все знает и любит поучать Леньку.

— Впредь по бревнам не бегай без надобности. Лес на воде чуткий, бывает, едва тронешь — и пошел. А коли двинулся он скопом, далеко не уйдет.

Изредка, шурша по песку, на берег наползет бревно. Матвей Никанорыч отпихивает его и продолжает:

— Рыбу ловить обожди, пока не сошла вода, ничего не изловишь. Сейчас самый щучий жор, беда только — рыбы совсем не стало: сплав все лето идет. А бывало…

Тут Ленька выслушивает рассказ о том, как Матвей Никанорыч поймал щуку на тридцать фунтов. А уж окуней, этих, по словам его, можно было натаскать за два часа целое ведерко…

Под вечер вернулись с Осыпей отец и Валя. Мотоцикл взревел, словно поперхнувшись, зачихал и смолк.

— Есть предложение заночевать всем, — сказал Валя и вытряхнул из рюкзака с полведра картошки.

— Лёнь, иди лови пескарей.

Поймать несколько пескарей — минутное дело. Отец насаживает самого крупного на трехкрючье и забрасывает в омут там, где ракитник полощет побуревшие от переменной воды ветви.

Конец августа — самое затишье в природе. Лес словно цепенеет в безмолвном ожидании холодных ветров и дождей. По омуту кружат крохотными лодочками листья ветлы. Вода в эту пору кажется особенно прозрачной.

Леньке грустно прощаться с летом, с отцом, с Матвеем Никанорычем и Валей. Завтра в школу. В пятом классе, наверное, много будут задавать уроков. Удрученный такими мыслями Ленька даже вздохнул.

— Ты чего, Лёнь?

— Каникулы кончились. Теперь на реку не походишь.

Присев на корточки, отец курит. Раньше он был веселый. Когда улыбается, у него смешно топорщатся усы, и хотя зубы щербатые, все равно улыбка красивая. Теперь глаза у отца все время припухшие и усталые.

— Значит, в село нынче будешь ходить в школу. Мать, поди, ругает меня?

— Не, она говорит, что тебя начальство не отпускает. Поехали, пап, домой. Начальство не узнает, ты же собираешься ночевать в шалаше.

В это время поплавок чирк — и пошел в жутковатую глубь Потушихи.

— А ну пробуй! Не все тебе на пескарях упражняться, — доверил отец.

Что есть силы сжимая удилище в руках, Ленька потянул леску и ощутил, как она натуженно дрожит. Почему-то разом пересохло во рту.

— Тяни, не ослабляй!

Шумно, мелькнув белой брюшиной, рассталась щука с омутом.

— Вот это да! — ликовал Ленька. — Сколько, пап, фунтов?

— Ты у Никанорыча спроси. Тащи прямо на удочке.

Еще издали Ленька закричал:

— Дядя Матвей, сколько фунтов? Я сам вытащил!

— Около пяти будет, — прикинул Никанорыч.

Леньке хотелось сравнить свою щуку с той, которую изловил Матвей Никанорыч. Получалось, что та была в шесть раз больше, даже не верится.

— Ленька, мы тебя сейчас на руках качать станем за такую закуску, — потирал руки Валя.

Матвей Никанорыч распотрошил щуку и подвесил над костром котелок с ухой. Ленька посожалел при этом, что ребята не увидят щуку, а словам не поверят. Перемазавшись в углях, он так аппетитно ел картошку, как это может быть только на реке. Сплавщики выпивали.

Завернув ноги в фуфайку отца, Ленька наблюдал, как вечер кутает мраком таинственности притихшую землю, слушал разговор сплавщиков, неумолкаемое бормотание Вохтомы и шепот леса. Пламя играло отсветами на лицах людей, и чем ярче оно разгоралось, тем плотнее обступала темнота. Леньке казалось, что он сидит среди отважных путешественников и не на берегу Вохтомы, а на каком-нибудь неведомом острове. Рядом бубнил филин, но Ленька ничего не боялся.

— Здоровы бывают эти филины, — заметил Матвей Никанорыч. — Раз иду вот так же в сумерках делянкой, впереди Нерка: небольшая была собачонка, за уткой шла отменно. Вдруг из кучи хвороста как вымахнет филин… цап Нерку и на воздух, та визжит. Я из двух стволов ка-а-к ах-ну — отпустил, окаянный.

Этот случай Ленька тоже слышал, но тогда Матвей Никанорыч говорил, что филин только схватил Нерку, а поднять не смог.

Матвей Никанорыч помешал в котелке, хлебнул.

— Ну, я поехал… Никанорыч. Леньку надо отвезти домой. Вы тут пируйте, я вам утром квасу привезу. — Отец улыбнулся своей прежней красивой улыбкой.

— Поезжай, Федюха, поезжай! — напутствовал Никанорыч.

И вот уже, позабыв про щуку, Ленька сидит на мотоцикле, который словно одобряет решение отца: так-так-так…

Что для мотоцикла три километра! Ветер бьет в лицо и гудит в ушах бодрой песней, щекоча, забирается под рубашку, надувает ее колоколом за спиной. Пробежали навстречу опаленные грозой сосенки, белой стежкой вспыхнула в луче фары тропинка через овсяное поле. Хорошо по ней бежать, звонко шлепая босыми ногами, но еще лучше птицей мчать на отцовском мотоцикле.