Юрий Сотник - «Архимед» Вовки Грушина [Издание 1947 г.]

— Не пущу!!

— Ой, девочки, какая странная у нас звеньевая! Крыс боится, трикотажей боится и всего боится!

Леня бил себя кулаком в грудь:

— Ну, меня, меня пусти! Я так проползу, что…

— Уж ты проползешь! Знаем тебя!

— Ну, сама иди!

— И сама не пойду.

Леня подошел к ней поближе. Неожиданно мягким, ласковым голоском он спросил:

— Струсила?

— Струсила? — пискнула Вава.

Таня вскочила и треснулась головой о крышу. Держась за макушку, отчеканила:

— Давайте мешок!

— Вот и прекрасно! Вот и прекрасно! И ничего такого не случится, — миролюбиво заговорила Вава, вытряхивая из рюкзака остатки провизии.

Таня сняла пальто и взяла мешок.

— Струсила, говоришь?

Она открыла дверь, согнулась, чтобы не стукнуться снова: о притолоку, сделала шаг вперед, остановилась на секунду… и вдруг, резко дернувшись назад, закрыла дверь.

— Чего ты? — удивились ребята.

— Стоят! — чуть слышно ответила Таня.

Все бросились к стене и приникли к щелям в досках. Даже Дима перестал «умирать». Повертев удивленно головой, он поднялся и подбежал к двери.

На крыльце дома трикотажей стояли двое мальчишек с полотенцами через плечо. Один маленький, другой большой, толстый. Маленький, протянув руку, показывал на погреб.

Карбиды бросились прочь от стены.

— Идут!

— Ой, девочки, прямо сюда идут!

С минуту они метались по погребу, стукаясь головами о скаты крыши…

— В люк! В бочки! — скомандовала Таня. — Все убрать!

Пальто, катушка из-под провода, рюкзак, очистки картошки, рыбьи головы и хвосты полетели вниз, в глубину погреба. Леня отцепил аппарат от провода и съехал на животе по шаткой приставной лестнице вниз. За ним скатились остальные. Кряхтя, толкаясь, карбиды убрали лестницу и спрятали ее за бочки, лежавшие двумя рядами у стен. Бросили туда же свои вещи и остатки провизии. Затем каждый забрался в бочку, и все затихли.

Прошла минута, может быть две. Вот наверху скрипнула дверь. Послышались два приглушенных голоса. Один, солидный, басистый, похожий на голос Бурлака, сердито спросил:

— Ну, где твои карбиды?

Другой, пискливый, насморочный, ответил негромко, но горячо:

— Честное пионерское, видел: эта, ихняя… Петр Первый. По ковбойке узнал. Открыла дверь, а потом сразу как захлопнет… А за ней еще какие-то… Сам видел.

— Сколько? — спросил председатель.

— Десять… Нет, Мишка, человек двадцать! Так и высматривают, так и высматривают!

— Врешь, — лениво сказал Бурлак.

— Ну вот тебе честное-распречестное слово! Знаю, где они! Внизу сидят.

Притихшие в бочках карбиды услышали, как два трикотажа подобрались к люку.

— Эй! — басом крикнул маленький мальчишка.

Лёнина бочка лежала против Таниной. Он взглянул на звеньевую. Таня сидела согнувшись, поджав под себя колени, прикусив кончик языка. Один глаз ее был закрыт прядью волос, другой неподвижно смотрел куда-то вверх.

— Эй, Петр Первый! Все равно знаем: в бочках сидите.

Ребята даже дышать перестали. Затекли ноги, болели спины, а шевельнуться было нельзя: при малейшем движении бочки качались.

— В бочках сидят! Честное пионерское, в бочках! Бежим подымем тревогу! Это разведчики ихние!

— Чудак ты, право, человек! Подымем тревогу, а здесь никого не окажется. Смешно, прямо!

— Давай спрыгнем, посмотрим.

— И поломаем шеи.

— Ну, давай я один спрыгну, собой пожертвую. Хочешь?

— Собой жертвовать нетрудно. А ты попробуй без жертв захватить. Это другое дело.

— А как… без жертв?

Два трикотажа стали шептаться так тихо, что карбиды ничего не могли услышать. Потом маленький хихикнул и спросил:

— На веревке?

— Ну да, — ответил Бурлак.

Они опять зашептались.

— Ладно, сторожи. Я сейчас! — громко сказал Бурлак и вышел из погреба.

Некоторое время стояла полная тишина. Было слышно, как над люком дышит и смыгает носом маленький трикотаж. Вдруг он поворочался наверху и довольным тоном объявил:

— А Мишка за белой крысой пошел!

Карбиды почуяли недоброе. Леня снова взглянул на Таню. Она еще больше сжалась в своей бочке и спрятала язык, продолжая смотреть одним глазом исподлобья вверх.

— Эй, Петр Первый, выходи лучше! — угрожающе крикнул трикотаж.

Карбиды молчали. Сердца их отчаянно бились. Хотелось шумно, глубоко вздохнуть, а мальчишка над люком, как назло, притих.

Прошло минут десять. Наверху раздались шаги, и снова послышался шопот:

— Зачем за ногу? За хвост! Осторожней, дурак, уронишь!.. Потихоньку! Потихоньку!

Между бочками Лени и Тани появилась в воздухе белая крыса. Вертясь и покачиваясь, суча розовыми лапками, она медленно опускалась, привязанная на шпагате за хвост. Вот она заскребла передними лапками земляной пол и села, поводя острой мордой с подвижными усиками.

— Эй, Петр Первый, выходи! Хуже будет!

Таня, бледная, закусив губу, пристально смотрела на крысу. Сжатые кулаки ее с острыми косточками слегка дрожали.

Шпагат натянулся и дернул крысу за хвост. Она поползла в сторону Лени, волоча за собой веревку. Леня знал, что белые крысы не боятся людей. Так оно и оказалось. Крыса вошла в бочку и, наступив лапой на Ленин мизинец, стала его обнюхивать. Леня приподнял было другую руку, чтобы схватить крысу и не пустить ее к Тане, но вспомнил, что трикотажи могут дернуть за веревку, и раздумал.

Шпагат снова натянулся и вытащил крысу в проход между бочками.

— Так все бочки обследовать! Понимаешь? — услышали ребята шопот Бурлака.

— Есть все бочки обследовать!

Белая крыса бесшумно ползала по дну погреба. Она то заползала в одну из бочек, то снова появлялась на черном земляном полу, и пять пар внимательных глаз, скрытых от трикотажей, следили за каждым ее движением.

Вот она снова очутилась между Лёней и Таней и снова направилась к Лёне…

Веревка натянулась. Крыса остановилась, а потом повернула к Тане.

Бочка, в которой сидела Вава, качнулась. На счастье, трикотажи не заметили этого.

Таня крепко зажмурила глаза. Все сильней и сильней дрожали ее сжатые кулаки и худенькие плечи. Крыса часто останавливалась, сворачивала в сторону, но все же приближалась к ней. Вот она вошла в бочку, обнюхала дрожащий кулак и, неожиданно вскочив на Танину руку, стала карабкаться на плечо. Не разжимая глаз, Таня широко открыла рот, и Леня понял, что сейчас раздастся тот истошный, пронзительный визг, который раздался вчера вечером на линейке трикотажей. Но визга он не услышал. Таня сжала зубы и больше не делала ни одного движения. А крыса забралась на ее плечо и подползла к шее. Ее белые усики шевелились возле самого Таниного уха.

Снова дрогнула бочка, в которой сидела Вава. Леня не боялся крыс, но по спине его бегали мурашки, когда он смотрел на звеньевую.