Яна Шерер - Мой внутренний Элвис

С каким удовольствием я бы размазала этот пончик ему по морде! Протягиваю ему такие огромные куски, чтоб ни в коем случае не дотронуться пальцами до его рта. Съев второй пончик, папа предлагает: «Ну что, помиримся?», и я соглашаюсь, потому что мне ничего другого не остается.

— Я вот тут еще подумал, — наигранно-радостно говорит папа, как будто не было никакой «фифы» и я не ревела. — Есть же еще тетя, которая живет где-то неподалеку.

Так оно и есть. И о тете Нелли рассказывала, только чтобы поиздеваться.

— Она така-а-а-ая толстая, — Нелли очертила тогда вокруг талии огромный круг, — и живет вместе с другой женщиной, которая така-а-а-а-а-а-а-ая толстая.

Тут она широко развела руки — шире было просто невозможно — и надула щеки. А я чувствовала внутреннее родство с обеими толстыми тетками. Наверное, оттого, что Нелли считала, что я тоже така-а-а-а-ая толстая, а может быть, я просто думала — пусть лучше издевается над тетями, а не надо мной.

Мы и вправду находим квартал, в котором живет тетя Нелли, но папа говорит, что уже слишком поздно звонить в дверь. Он останавливается у мотеля с названием «Бавария-Инн» — тот выглядит как баварский крестьянский дом: с узорами и коньком на крыше и резными наличниками. Я удивляюсь папе, ведь обычно он терпеть не может баварские штуки, потому что баварцы и швабы терпеть друг друга не могут. Уж не знаю почему, по мне, так все странноваты.

Но в Америке папе, похоже, все равно.

— Комнату на двоих или две одноместные? — спрашивает женщина за стойкой.

— На двоих, — говорит папа, даже не спросив меня. Чего доброго, женщина решит, что я папина подружка или любовница! Правда, такой жирный старый мужик, как папа, должен быть уж очень богатым, чтоб я отправилась с ним в отель.

Комната совсем крошечная, кровать — тоже.

Папа наверняка задавит меня сегодня ночью.

Но сначала мы идем ужинать.

Ресторан очень похож на старонемецкий кабачок. В меню сплошные шницели, картофель-фри, поджарка в сметане и так далее.

Где-то внутри поднимается извращенное желание чего-нибудь жирного. И я следую ему. Ведь кто же может устоять против поджарки в сметане? Да еще и с картофелем-фри!

Папа точно не может — и я тоже.

За едой папа расспрашивает меня про Нелли.

«Так ей с нами не понравилось?» — вот что его интересует, а еще: «В чем была наша ошибка?»

Ну что ему на это сказать?

— А тебе с ней понравилось? — спрашиваю я.

— Ну э-э-э, — папа смотрит на меня.

— Значит, нет.

— Но дело же сейчас вовсе не в этом! — папа отправляет в рот пару палочек картошки-фри. А чуть погодя говорит: — Знаешь, ведь дело еще и в различии культур, из-за этого ужиться так сложно!

Еще и лекции на тему мульти-культи я точно не выдержу.

— Но есть и разница в характерах, — говорю я, — и с культурой это не имеет ничего общего!

— Верно, — папа вздыхает.

Интересно, как его понимать. Наверное, он вздыхает из-за разницы наших с Нелли характеров — для него это точно поединок «образованной, активной и симпатичной» с «ни в чем не заинтересованной, ленивой и жирной».

— Она мне все время жутко действовала на нервы!

Я не ослышалась?

— Нёллё лёбит дёбрёвёлную сёциёльную рёбёту! — папа вытягивает губы в трубочку.

— И ёщё ёна ёчит рюсский! — вторю ему я.

— Я уже два раза каталась на этом корабле. Ску-у-у-у-учно! — не унимается папа.

Почти как Нелли. Я накалываю пару картофельных полосок на вилку и снова кривляюсь:

— Фри! Ску-у-у-учно!

— Шницель! Ску-у-у-учно! — тянет папа.

— Кола! Ску-у-у-учно! Кетчуп! Ску-у-у-у-учно! Поджарка! Ску-у-у-чно!

Мы все никак не можем остановиться.

После ужина мы звоним маме и Кларе.

— Нет, — говорит папа в трубку, — мы еще не нашли ее. Но мы работаем над этим.

Наверное, мама спрашивает что-то вроде «Вы как там, справляетесь?» Потому что папа отвечает: «Конечно, мы — суперкоманда».

Услышав мамин голос, я вдруг чувствую себя странно. Совсем потерянно.

— Мы скучаем по тебе! — говорит мама.

— А я по вам — нет! — отвечаю я.

Едва положив трубку, папа командует: «Ну а теперь в постель» — и начинает раздеваться.

От мысли, что сейчас увижу полураздетого папу, я впадаю в панику и ретируюсь в ванную. Там я сажусь на унитаз и представляю, как мы с папой лежим в одной постели.

Когда я была маленькой, я все время спала с мамой. У папы была своя спальня, потому что он уже тогда ужасно храпел. Понятия не имею, как у родителей вообще получилась Клара.

Однажды я жутко поссорилась с мамой, наверное, не хотела убираться в комнате или что-то такое. В общем, я разозлилась на нее и прибежала к папе в кабинет, чтобы послушать музыку и попрыгать на его диване. Когда пришло время укладываться в кровать, мама не пришла за мной. Ну и пусть, подумала я, буду спать у папы.

И осталась. Это было ужасно. Папа Так храпел, что я вообще не могла заснуть. И он пах не так здорово, как мама, а еще у него были колючие ноги и колючее лицо.

Мне было почти противно лежать рядом с ним.

А теперь мне противен не только он — но еще и поджарка в моем животе.

Как это вообще можно было есть?

Я вдруг ощущаю, как растет мой живот. Надо от этого избавиться, немедленно. Я засовываю зубную щетку в горло, и его сводит спазмом. Но как только подкатывает рвота, я поспешно вытаскиваю щетку и сглатываю.

Я пробую снова и снова, а потом сдаюсь.

Из зеркала на меня смотрит жирное лицо. Антье Шрёдер, которая даже блевать не умеет.

Я чищу зубы и реву, реву не переставая. Потом переодеваюсь и хорошенько умываю лицо, чтоб папа ничего не заметил.

Но он уже лежит в постели и что-то бормочет, он всегда бормочет, прежде чем по-настоящему захрапеть.

Я обхожу кровать, чтобы лечь под свое одеяло. Вместо него тут просто шерстяной плед с простыней под ним, потому что, к сожалению, в Америке еще не изобрели настоящего одеяла. Оно, как всегда в отелях, так глубоко под матрасом, что сначала надо вытянуть его оттуда. Я дергаю одеяло, и с папиной стороны доносится «хмпф» и «гр-р-р-р». Только теперь я замечаю, что у нас с папой одно большое одеяло на двоих, и папа оставил мне от него лишь четверть.

Я кое-как вытягиваю одеяло из-под матраса, ложусь на самый краешек кровати и стараюсь укрыться. В комнате — ледяной холод.

Каждая жилка моего тела напряжена, и мне уже кажется, что я даже не дотрагиваюсь до матраса, а парю в воздухе.

А потом я пробую представить, что на кровати нету папы — или меня.

И то, и другое получается плохо.

Завтрак выходит не таким веселым, как ужин.

Папа ужасно нервничает, он полон решимости ехать сегодня к Неллиной тете.

— Там-то мы ее и найдем, заберем и вечером домой привезем! — говорит он и снова поливает блинчик кленовым сиропом.