Макс Бременер - Чур, не игра!

— Так-с, — заметил Рома. — Теперь о моих недостатках.

— Твоих недостатках? Каких?

— Как — каких? — спросил он недоумевая. — О тех, которые ты во мне находишь.

— А если не нахожу?

— Как — не находишь? — переспросил он, начиная сердиться. — Мы, по-моему, знакомы довольно давно. Что ж, ты не замечал во мне никогда никаких изъянов, ни одной дурной черты?

— Как-то не замечал, — признался я. — Нет…

— Значит, по-твоему, у меня нет пороков? — спросил он раздражённо. — Так, что ли, ты считаешь? Довольно странно! Надо, Володя, развивать наблюдательность.

— Конечно, надо, — согласился я. — И потом, ведь мы с тобой ещё недавно дружим. Так что, возможно, я ещё разгляжу в тебе и недостатки, и слабости, и пороки, — добавил я обнадёживающе.

Конечно, со стороны наш разговор выглядел бы очень странным. И мне самому, когда перед сном я вспомнил о нём, он тоже показался немного диковинным.

Правда, скоро я привык к Роме. Много позже — понял его. А пока что мне приходилось трудно…

Рома воспитывал свой характер с великим нетерпением. Он развивал проницательность, тренировал наблюдательность и с застенчивой беспощадностью открывал во мне всё новые изъяны. Казалось, он видел меня насквозь.

Но главное — он требовал ответной беспощадности. В этом было всё дело! Ибо оттого ли, что я был худшим психологом, чем Рома, или потому, что у него было куда меньше недостатков, чем у меня, — так или иначе, я очень редко отвечал ему «взаимностью». Как-то, правда, я сказал Роме, что у него неприятная манера насвистывать, слушая собеседника (действительно так бывало несколько раз, когда я ему о чём-либо рассказывал), но, едва я сделал это критическое замечание, он сейчас же извлёк из него урок. И больше не насвистывал, слушая меня, ни разу. А других дурных привычек я у него не обнаруживал… Это сердило его:

— За полторы недели я открыл в тебе, Володька, наверно, десяток — не меньше! — отрицательных черт. А ты — просто смешно! — один раз сделал мне толковое замечание…

Так развивались наши необычные отношения. Меня тяготило лишь то, что я не оправдываю Роминых надежд. Я вспоминал, как бывшие друзья Ромы говорили, что он предъявляет к дружбе невозможные требования. Неужели это были те самые требования, которых не выдерживаю я? И может ли быть, что мы раздружимся оттого, что я не нахожу в нём изъянов? Ведь обычно-то расходятся, наоборот, оттого, что находят их друг в друге!

Довольно часто я задавал себе эти вопросы. А Рома тем временем не дремал. Его проницательность не притуплялась и не знала у́стали. Стоило мне, между прочим, вскользь упомянуть как-то о Зине Комаровой, и он сейчас же сказал:

— Надо будет пригласить её к нам в школу. Я уже думал об этом, а потом из головы вылетело. Пусть расскажет, как работала над последними ролями. Ребятам будет интересно, а?

— Пожалуй, — ответил я, изо всех сил стараясь рассеянно глядеть по сторонам.

— На днях зайду в театр и приглашу её. Это ты мне удачно напомнил. Кого бы, Володька, взять с собой, чтоб, так сказать, делегация была?

— Кого-нибудь, — ответил я и зевнул. Это был натуральный, непритворный, протяжный зевок. И какой своевременный! Какую подлинность придал он моему ленивому «кого-нибудь»!

Но, едва я закрыл рот, Рома рассмеялся.

— Не темни, брат, — сказал он, — не к чему. Ты со мной и пойдёшь. Или откажешься?

День, когда мы с Ромой отправились в театр к Зине Комаровой, по многим причинам запомнился мне навсегда.

Идя в дирекцию театра по длинному и узкому коридору, мы встретили попа в рясе и незагримированного мужчину с галстуком-бабочкой. Оба с удивлением на нас посмотрели. Не будь рядом Ромы, мне стало бы не по себе. Теперь же я спокойно и бегло их оглядел.

Когда Рома был рядом, я не робел. Боязнь попасть в неловкое положение, которая одолевала меня то и дело, совершенно исчезала. Это было очень ново и приятно. Вскользь я уже замечал это за собой. Но сейчас, приближаясь по толстому ковру к столу секретаря дирекции, я испытывал особенное, осознанное удовольствие оттого, что чувствую себя так свободно в положении, в котором один краснел бы и немел.

— Нам нужно повидать артистку Комарову. Она в театре, кажется? — осведомился Рома у пожилой седоволосой секретарши.

— По-моему, да, — ответила та. — Если вы посидите в коридоре на диванчике, она непременно пройдёт мимо вас. Вы Комарову в лицо-то знаете? Раньше ли, позже ли, она, как соберётся уходить, пройдёт мимо вас.

— Мне случалось встречаться с Комаровой на нескольких конференциях, — отвечал Рома, — а мой товарищ видел её только на сцене. Но, к сожалению, мы не располагаем временем. В семь в райкоме начнётся совещание, и я не хотел бы на него опаздывать. Поэтому…

Со словами «одну минутку, товарищи» секретарша сняла трубку и по внутреннему телефону попросила Зину Комарову (она назвала её Зиночкой) зайти в дирекцию.

Через минуту вошла Зина Комарова. Я впервые видел её так близко. Если она шла навстречу по улице, я всегда отводил глаза, когда она оказывалась совсем рядом. Сейчас, пока Рома от лица школы приглашал её к нам на вечер, я смотрел на неё без стеснения.

На Зине Комаровой была голубая шёлковая косынка с изображением карты Польши. Это была очень подробная карта — на ней обозначались не только крупные города, но и маленькие. Такой косынки я ещё не видел ни на ком. Она вполне могла служить учебным пособием. И промышленный центр Лодзь на круглом плече Зины Комаровой вдруг напомнил мне, как я в прошлом году «плавал» на уроке экономической географии…

Но необыкновенная географическая косынка удивила меня на Зине Комаровой гораздо меньше, чем обыкновенные вещи: блузка такая, как у нашей соседки, туфли, как у моей тётки. Было очень странно, что у Зины Комаровой может быть что-то такое же, как у обычных людей, не причастных ни к театру, ни к кино, ни к славе. Не значило ли это, что мы живём в одном и том же мире?!

Зина Комарова держалась очень просто. Она сразу согласилась прийти в нашу школу, спросила, бываем ли мы в соседней — оказалось, что она кончала соседнюю пять лет назад, — а на вопрос Ромы, какое у неё отчество, ответила:

— Николаевна. Но можете, если хотите, называть меня просто по имени — не настолько уж я старше.

К слову, Зина Комарова рассказала, что пошла в первый класс, когда ей было шесть с половиной лет (мы с Ромой пошли в семь с половиной). Тут же она со смехом вспомнила, как трудно давалась ей геометрия: однажды, не в силах доказать, что два треугольника равны, она даже попросила математика поверить ей на слово…

У ограды нашей школы мы расстались, и Зина Комарова дружески помахала нам вслед.