Анатолий Димаров - Со щитом и на щите

Вижу: приближаются два контролера. А в противоположном конце — еще один. Широко расставил ноги, спиною дверь подпирает. Проскочить — нечего и думать.

— Ваш билет! Ваш билет!

Все ближе и ближе. Щелкают, как в сердце дырки пробивают.

— Ты чего трясешься? Безбилетник небось?

Сидящий напротив человек в засаленной спецовке сочувственно смотрит на меня. Возможно, сам когда-то вот так же дрожал.

— Сыпь, паренек, под лавку. Может, проскочишь.

Я, конечно, сейчас же полез. Натянул поглубже на уши кепку, учебники и тетради за пазуху — и, между ногами, навстречу контролерам. Только бы до другого конца вагона добраться, до той двери…

— Ваш билет! Ваш билет!

И вдруг перед глазами рука. Красная, огромная, словно лопата. Пальцами шевелит, движется прямо на меня. Прячусь от нее дальше, дальше, а она — хвать меня за плечо!

— Ага, еще один!

Изо всех сил упираюсь, судорожно вцепившись в чей-то сапог. Сапог от меня отбрыкивается, кто-то яростно кричит:

— Какой там черт ногу выкручивает?!

Но я не отпускаю, совсем ошалев от ужаса. Вопреки всему надеюсь удержаться под лавкой. Вдруг появляется еще одна рука, хватает за штаны. Р-раз! Меня так выдергивают, что обмотанная синей портянкой чья-то разутая нога только мелькнула перед глазами. Прижав к груди сапог, я вихрем вылетаю из-под лавки.

— Сапог… сапог украли!.. — звучит истошный голос, и в купе, в которое меня вытащили, вскакивает здоровенный дядька — одна нога босая, другая в сапоге.

Сюда сразу же набивается толпа любопытных.

— Что случилось, что там такое?

— Сапог украли! На ходу человека разули!

— Какой там сапог! «Зайца» поймали!

— А зачем он тогда с людей сапоги стягивает?

Возникает бурный спор: одни утверждают, что я самый обыкновенный «заяц», другие настаивают, что, конечно же, я вор. Контролеры, не обращая никакого внимания на шум и гам, ведут меня в соседний вагон и заталкивают в служебное отделение.

Тут полным-полно выловленных «зайцев». Одни хмурые, перепуганные, другие беззаботные, даже веселые, видно, что им это не впервой. Один из таких многоопытных сразу подсаживается ко мне:

— Курить есть?

— Не-е…

— Эх, посмолить бы с досады… Да ты не кисни: держись меня — не пропадешь.

Глаза у парня жуликоватые, лицо все в рябинках, а нос все время подергивается. Нагнулся ко мне поближе, поинтересовался:

— Ты живешь-то где?

Я ответил так, как есть.

— Надо же, ведь я совсем рядом! Слушай, сосед, давай рванем…

— Чего рвать-то?

— Бежим, дурень! Тебя-то как звать? Толька? Ты смотри, и меня ведь Толька звать!

Новый знакомый чем дальше, тем больше мне нравится. К тому же просыпается робкая надежда, что вдруг удастся как-нибудь спастись. «Ни за что больше «зайцем» не поеду, — истово сам себе даю клятву. — Только бы убежать!»

А поезд мчится и мчится вперед, оставляя за собой маленькие станции. Вот и нашу проскочили. Скоро узловая станция, где всех нас сдадут в милицию.

— Слышь, — шепчет приятель, — когда выводить будут, так ты первым не иди, а держись посрединке. Как дерну за рукав — сразу под вагон кидайся.

— А ну как поймают?

— Да они и ловить не будут: тогда все другие у них разбегутся. Ты слушай меня — дома ночевать будешь.

Вот и станция. Ревизоры выстроились у ступенек.

— А ну, выходи!

Я иду следом за новоявленным спасителем.

Только мы спустились на перрон, он дерг меня за рукав — и под вагон.

— Сю-р-р-р! Сур-р-р! Лови! Держи!

Мчусь за тезкой, только рельсы мелькают. Проскочили под одним эшелоном, другим… Скатились с насыпи в молодые сосенки — аж треск кругом пошел.

Ух, кажется, убежали!

Лежим, воздух ртом хватаем, никак отдышаться не можем.

— А ты как думал? Со мной нигде не пропадешь!

— Да-а… Как же мы теперь домой доберемся? — печалюсь я.

— Домой? Так это проще простого. Сядем на товарняк — по-барски довезет. Ты прыгать с поезда умеешь?

Отвечаю, что умею. Как-то раз так спрыгнул, что три дня потом отплевывался: песку полный рот набил.

— Подгадывай так, чтобы насыпь была высокая и песчаная. Тогда и скорость нипочем. Ноги вперед, голову в руки, чтобы далеко не откатилась, — смеется парень, — и сигай…

Вскоре забрались на товарный поезд и ехали «как баре». И я таки сиганул: с высоченной насыпи так покатился, что небо и земля перемешались, только руки и ноги мелькали. Хорошо еще, что никакого пенька по пути не оказалось, — разлетелись бы вдребезги и он, и я. Потом поднялся и долго стоял, пьяно пошатываясь, потому что земля все еще колыхалась подо мною и солнце шло кругом.

Опамятавшись немного, собрал книжки-тетрадки и направился домой. Некоторое время шел вдоль железнодорожного полотна — рядом гудели, позванивали сияющие, отполированные тяжелыми колесами рельсы. Где-то вдали, в чаще леса замирало гулкое пыхтение, таял кудрявый дымок.

Недавние приключения, происшедшие со мною, постепенно теряют мрачные краски. К тому же в горячей ладони — «честно заработанные» сорок семь копеек. А впереди сколько еще поездок в город и обратно!..

Мои заячьи уши, до сей поры прижатые, снова поднимаются вверх. Я сбегаю с насыпи на дорогу, что ведет к селу, шагаю уже бодро и весело и на весь лес напеваю популярную песню про летчиков:

Парашютная вышка стояла недалеко от Дворца культуры железнодорожников, посредине парка, на возвышенности. Высоченное, все из дерева сооружение, внизу широкое, а наверху узкое — там на маленьком пятачке площадки едва умещались два человека. Вот оттуда-то и прыгали.

Взбираюсь вверх по крутой лестнице, с каждой ступенькой выше и выше, а в животе аж холодеет и под сердцем сосет от одной только мысли, что придется оттуда прыгать.

Хорошо, что хоть Гаврильченко рядом нет. Я решил, что сначала попробую сам. Тем более что денег у меня — сорок семь копеек.

Вот я и наверху. Вцепляюсь в поручни, робко взглядываю вниз. У-у-у…

Люди там как спички. Даже самые высокие деревья кажутся кустиками, мне до колен. Видно все далеко-далеко, горизонт вроде бы отступил вокруг, а городок — как на ладони.

— Ты это что, ночевать здесь собрался? — спрашивает меня паренек в синем галифе, на босу ногу и рубашке навыпуск. Сам он худой и длинный, да я его иным и не представлял: раз вышка такая высоченная, то и он должен быть высоким.

— Ну, давай прыгай! — командует и показывает на парашют, что топорщится над пропастью. А стропы тонкие-претонкие, да еще Федька ведь говорил, что они из гнилых веревок.

Паренек их подтягивает, разматывает лямки.