Анатолий Димаров - Со щитом и на щите

Мы долго сидели рядом на кровати, мама ее так и не успела застлать. Одеяло сползло на пол, да мама о нем и забыла, а я боялся наклониться, чтобы не сбросить мамину руку, что лежала у меня на плече. Мы мечтали об институте, в который теперь-то я обязательно попаду…

Потом мама поднялась, ласково провела ладонью по моим вихрам:

— Ложись спать, отличник мой золотой.

Я быстренько разделся, нырнул в постель и, согретый мыслью, как хорошо быть отличником, почти сразу заснул.

Проснулся окончательно убежденный, что мое намерение в скором времени исполнится. К тому же мама испекла такой высокий, такой румяный пирог, что я уже просто не мог не стать отличником.

Наевшись пирога, вышел на улицу. Первой, кого я встретил, была Сонька. Небрежно с нею поздоровался. Она же блеснула на меня глазами и ехидно спросила:

— Что это ты вроде кол проглотил?

Сонька осталась Сонькою, хотя и вымахала, нечего сказать — совсем девица. Хотел мимо пройти, не заводиться с нею, однако не выдержал.

— Попробовала бы ты вытянуть в нашей школе на отличника!

— На отличника? Ты? Ой, держите меня, а то сейчас упаду!

Раскрыла рот, хохочет, аж эхо по улице катится. И на что только я с нею связался? Знаю ведь, что она за штучка.

Поскорее ухожу от нее, а она вслед кричит:

— Как «отлично» получишь, шли телеграмму!

А-а, чтоб ты треснула! Сразу все настроение испортила.

Встретил Ванько, и на душе стало веселее. Ванько вырядился по случаю воскресенья, будто собрался для газеты фотографироваться. Начищены до блеска ботинки, черные суконные брюки, черная шинель с медными пуговицами, да еще новенькая фуражка с бархатным околышком и лакированным козырьком. Морозище на дворе, аж трещит, запросто уши отморозишь, а Ванько хоть бы что: вовсе не холодно, говорит.

— Это что! Попробовал бы ты на паровозе! Мороз не мороз, а хоть умри, выглядывай… А скорость знаешь какая? Семьдесят километров, да еще против ветра!

С завистью смотрю на Ванько. Вот кому повезло! Но есть чем похвастаться и мне.

— А мне пришлось все-таки отличником стать. Не очень-то хотелось, но что поделаешь, если в институт без испытаний принимают.

— Тяжело, наверно? — сочувствует Ванько.

— Не так чтобы слишком тяжело, канительно только. Как чего-нибудь в классе не знают, так все учителя сразу ко мне: помогай… Будто я за всех должен думать! А когда приезжает инспектор, то меня только и спрашивают…

Ванько смотрит на меня с уважением. Что значит верный друг: что бы ты ему ни наплел — поверит и глазом не моргнет! Думаю, что бы еще ему сказать, и вспоминаю встречу с Сонькой. Как она хохотала и про телеграмму кричала.

— А ты наплюй на нее, — советует Ванько. — Как была глупой, так глупой и осталась: замуж выходит!

— Замуж?

— А ты до сих пор не знал? Про это у нас только и звон идет!

Никак не могу поверить. Пусть бы кто угодно, а то — Сонька. И какой сумасшедший на ней жениться отважился? Жить надоело, так решил век себе сократить?

— Да все девчонки с придурью, — философствует Ванько. — Как только семилетку закончат, так и целятся выскочить замуж. Аж смотреть противно!

Ванько презрительно цвиркает сквозь зубы, и я за ним сплевываю.

Наполненные презрением ко всему несерьезному девчоночьему роду, мы гордо шествуем но улице.

В понедельник, вернувшись из школы, сразу же сажусь за уроки. Пусть теперь хоть камни с неба рушатся — из-за стола не поднимусь, пока все до конца не выучу!

Достал чистую газету, застлал ею свою половину стола. Старательно разложил учебники и тетради, полюбовался, придвинул стул.

Итак, что же у нас на первом уроке завтра? Физика? Давай сюда физику!

Только нашел необходимую страницу, только наклонился над нею — Федька на пороге. Да еще не один, а с товарищем.

— Раздевайся! — говорит ему Федька. — Сейчас я тебе всыплю.

Тот раздевается, а мне уже интересно, как это он ему всыплет. Делаю вид, что углубился в физику, а сам на них незаметно поглядываю. Ага, Федька шахматную доску достает.

Сели оба по ту сторону стола, расставили фигуры. Федька хватает две пешки, под столом их в кулаках зажимает.

— В какой руке: в правой или левой?

Его товарищ ничего не видел, а я сразу заметил, что Федька смахлевал: обе пешки взял черные. Так вот почему мне никогда не удавалось отгадать, в какой руке белая!

Обозлившись на Федьку, я предупреждаю его товарища:

— Не угадывай: у него в каждой руке по черной пешке.

— А ты чего лезешь! — вспыхнул Федька. — Готовь свои уроки, а к нам нос не суй!

Как это не совать, когда такое жульничество! Тут и его товарищ становится на мою сторону. Говорит, чтобы белую и черную пешки взял я, так как он больше Федьке не верит. Гордясь доверием, откладываю на минуту учебник, беру две фигуры, прячу руки под стол:

— В какой?

— В правой.

В правой руке пешка у меня черная. Однако я не теряюсь: быстро меняю под столом пешки и выкладываю белую. Уж очень хочется, чтобы Федька сегодня проиграл!

Игра начинается. С каждым ходом она приобретает все более острый характер. Федька и его товарищ поминутно пререкаются, вырывают друг у друга то одну, то другую фигуру. Я, конечно, ввязываюсь в их перепалку, из-за чего дело еще более запутывается, и мы уже втроем ошалело кричим друг на друга.

— Имею я право переходить или не имею? — вопит Федька.

— А ты мне позволял? — не отступает товарищ.

— А ты ему позволял? — встреваю я.

— Так он руку отнимал, а я не отнимал!

— Отнимал, отнимал! — кричу я, хотя, побей меня гром, ничегошеньки не видел. — Ставь фигуру на место!..

Вот так, понемногу, мы и выигрываем партию у Федьки.

— Мат! — объявляет победоносно товарищ.

— Мат! Мат! — пританцовываю я.

Федька даже посинел. Никогда не подумал бы, что он так переживать может. Сметает ладонью фигуры с доски, начинает заново расставлять.

— Еще одну?

— Не одну, а две, — хмуро отвечает Федька. — С контровой.

— А если я и эту выиграю?

— Все равно с контровой… А ты чего над головой торчишь? — Это уже ко мне. — Готовь свои уроки, а нам мешать нечего.

Федькин товарищ сразу вступается за меня. Говорит, что вовсе я им не мешаю, что могу смотреть на их игру столько, сколько захочу. Я, безусловно, не мог пренебречь столь любезным приглашением: снова в каждую перебранку влезаю, горячусь не меньше, чем они оба.

Так мы сыграли аж тринадцать партий: восемь выиграли мы, пять выиграл Федька. И когда, совсем уж одурев, убрали шахматы, было одиннадцать часов вечера.

Проводив товарища, Федька стал готовиться ко сну. Я же замер над раскрытым учебником, не зная, что же делать. Садиться сейчас за физику — другие уроки не успею подготовить. Хвататься за другие уроки?.. А Федька зевает и зевает. Хотя бы молча, а то как гиена подвывает.