Анатолий Димаров - Со щитом и на щите

Мы дружно хохочем. Смеется и наш командир отделения. А рассказчик, скосив лукаво на него глаз, заканчивает:

— И что бы вы думали: тьма-тьмущая, а когда посчитали утром — все пять пуль в столбе нашли! Ни разу не промазал! Командир полка так и сказал: «За то, что задремал на посту да стрельбу поднял, под трибунал следовало бы отдать, а за то, что все пули в цель вогнал, объявить перед строем благодарность!»

— Так и сказал? — восклицаем восторженно.

— Так и сказал… Попробуйте сами среди ночи попасть в столб, да еще спросонок, вот тогда и спрашивайте! Столб тот не под носом стоял, а шагов за пятьдесят…

Сколько в тех историях правды, а сколько выдумки, мы не допытывались. С нас хватало того, что они нам очень нравились, мы увлеченно их слушали, и нам не терпелось самим стать героями таких же событий…

И вот я на посту.

Напряженно всматриваюсь в темноту, охраняя сарай с соломой. Я так и знал, что помкомвзвода обязательно поставит меня поближе к соблазну, и мстительно думаю: «Ладно, попробуй только полезть за затвором — я тебе покажу, где раки зимуют!» Изо всех сил стараюсь не думать про солому, призывно шелестящую за спиной.

Ледяной ветрище пронизывает насквозь. Дышу на заледеневшие пальцы, перекладывая винтовку с руки на руку, стучу ботинком о ботинок, пританцовываю. Вдоль сарая — плотно утоптанная дорожка, я бегаю по ней все быстрей и быстрей — до угла и обратно. Слышно, как по ту сторону скрипят шаги моего напарника — Баташвили. Мне холодно, а каково ему — южанину?

Вдруг…

— Стой, кто идет? — окликает кого-то Баташвили.

Аж приседаю от неожиданности. Всматриваюсь перед собой до боли в глазах, и мне начинает мерещиться, что все поле шевелится от диверсантов: ползут и ползут, зажав кинжалы в зубах. Стискиваю изо всех сил винтовку, и мне уже не холодно — жарко.

А по ту сторону сарая:

— Стой, стрелат буду! — И тут же отчаянно: — Лажис!

У меня мурашки разбежались по спине: и впрямь диверсант!

Что же делать? Бежать к Баташвили на помощь? Но я-то ведь тоже на посту и не имею права оставить его ни на минуту.

— Баташвили! — кричу. — Что там у тебя, Баташвили?!

Баташвили то ли не слышит, то ли не хочет отвечать. Сердито кричит на кого-то:

— Лежи, каму гавару! Стрелат буду!

Поймал-таки диверсанта!

И диверсант что-то отвечает, за ветром не слышно. Никак, ругается.

— Какой парол? — допытывается Баташвили.

Диверсант что-то кричит.

— Павтари!

В ответ взрыв злой ругани. И тут я узнаю голос помкомвзвода. Так вот кого задержал Баташвили!

— Зачем шел — малчал? — оправдывается Бата­швили.

Уже в караулке Баташвили на упреки лейтенанта отвечал то же самое:

— Зачем шел — малчал?

И, показывая рукой на меня:

— Спраси его… Ты слышал парол?

Честно говорю, что не слышал.

— Ты что нас учил?! — кричит уже Баташвили на помкомвзвода.

Потом приставали мы к Баташвили:

— Ну, скажи, кацо, — дело прошлое — ты нарочно положил помкомвзвода? Не мог же ты его не узнать!

— Зачем нарочно? — сердился Баташвили. — Что я, савсем дурной?

Впервые мы пошли в поход на втором месяце службы. Если считать настоящий большой поход, длящийся от раннего утра до позднего вечера.

В те времена наша армия не имела еще достаточно машин, даже пушки тащили лошади. Сейчас, когда я смотрю на солдат, которые едут на мощных машинах, то всегда думаю, что слово «пехота» давно уже утратило прежнее свое значение.

Перед войной наша пехота полагалась больше на собственные ноги, чем на резиновые колеса. И тот не считался бойцом, кто не научился ходить, запросто преодолевая по тридцать и сорок километров.

Написал я «запросто» и невольно задумался. Потому что вспомнил, как давалось нам это «запросто».

Готовимся к походу еще с вечера. Командиры снуют между койками, проверяют, все ли мы приготовили на завтра, не забыли ли чего. Особенно их волнуют наши ноги. Хотя мы и научились уже обуваться как следует — обвертывать ногу портянкой, как куколку, — командиры не устают повторять:

— Смотрите, хоть одна складочка останется — ногу разотрете до мяса.

Помкомвзвода проверяет в основном наши вещевые мешки. Дело не столько в том, чтобы там было все, чему положено быть. Вещевой мешок должен весить ровно два пуда, и помкомвзвода поблажки не сделает ни на грамм.

Кроме вещевого мешка, боец несет в походе шанцевую лопатку, патронташи, набитые учебными патронами, противогаз и винтовку, а летом еще и скатанную колбасой шинель. Все это висит на тебе, давит, тяжелеет с каждым километром. Не зря же в армии в то время был очень популярным анекдот о том, как боец выступал в поход и каким возвращался из похода.

Выступая в поход, кричал бодрым голосом: «Эй, дядька, убери воз с дороги, а не то перескочу!»

Возвращаясь же из похода, еле бормочет: «Дядечка, подбери кнут: не перелезу…»

— Это еще вам повезло, — утешали нас «старики». — Сейчас что: осень, солнце не печет… А попробовали б летом! Вернешься из похода, скинешь гимнастерку, а она коробом стоит. Побелеет вся от соли, хоть ногой футболь…

Что такое мокрая от пота гимнастерка, нам было известно. Нас уже раза три гоняли форсированным маршем через овраги и холмы, невзирая на дорогу, в таком темпе, какой не каждый спортсмен выдержит. Когда легкие и горло огнем горят и, как ни разеваешь высохший рот, воздуха не хватает.

В конце хотелось одного: упасть на землю. И дышать, дышать, пока в груди хоть немножко остынет. Ведь мы не просто бежали, а выдвигались на огневой рубеж, навстречу «врагу». И теперь должны его атаковать. Падаем и стараемся немножко полежать, прикрываясь шанцевыми лопатками не столько от «вражеских» пуль, сколько от командиров.

В то время мы не понимали, зачем нужно так мучиться. Нам казалось, что командиры нарочно нас гоняют. Лишь потом, уже во время войны, мы по-настоящему оценили эту крутую, необходимую науку…

Ну, а пока мы об этом даже не думаем — нам просто трудно. Пронизывающий ветер срывает с туч мелкие капли дождя, вскоре вся одежда на нас становится мокрой и еще более тяжелой. От нас валит пар, уже давно болят ноги, а дороге ни конца ни края, она плывет, расползается под ногами то скользкой размокшей глиной, то набухшим вязким черноземом, пудовыми гирями прилипающим к ботинкам.

Наконец доносится долгожданная команда:

— Привал!

Сползаем с дороги, садимся прямо на землю. Все три батальона, весь полк блаженствует, вытянув натруженные ноги. Один уже сворачивает самокрутку, другой, тайком от командиров, грызет выданный на обед сухарь, а этот, склонившись на вещмешок, дремлет. Слышны тихие разговоры:

— Эх, чайку бы горячего!

— Или миску борща…

— А обед скоро будет?

— Спроси у помкомвзвода — он тебя сразу накормит!