Андрей Жвалевский - 52-е февраля

Троллейбусы и автобусы застыли там, где их застала непогода, и давно уже не пытались никуда двинуться. Водители грелись во всех автобусах по очереди, периодически развлекаясь тем, что выпихивали из сугроба очередной застрявший «джип», приспособленный исключительно для перемещений по ровному асфальту.

Динку жалели. Динке пытались помочь. Динку спрашивали, не отвезти ли ее домой. И только она решила назло всем замерзнуть в этом сугробе навечно, как ее выдрали из снега за шиворот, поставили на протоптанную тропинку, отряхнули и сунули в руки лопату.

— Чего сидишь без дела? Помогай!

Динка страшно возмутилась. Она собиралась грозно спросить, по какому праву «неизвестно кто» ей указывает, что делать, но не успела. «Неизвестно кто» невежливо повернулся к ней спиной и ушел к метро.

Динка пошла за ним, уверенная в том, что сейчас всунет ему лопату в руки и уйдет. Но когда она подошла ко входу в метро, то увидела, что человек десять уверенно откидывают снег, а «неизвестно кого» не увидела. Он исчез.

— Давай сюда, — окликнул ее смешной дяденька в шапочке с помпоном. — Помогать пришла? Спасибо!

После таких слов отдавать лопату было бы невежливо. Динка решила, что пару раз гребанет для приличия, а потом поставит инструмент и тихонько сбежит.

Снег был пушистый и легкий-легкий. Он искрился в свете фонарей, и когда Динка откинула первую порцию, ей показалось, что она запустила волшебный салют. Динка набрала еще одну лопату. И еще одну.

Так интересно было наблюдать, как из снежного поля потихоньку проявляются знакомые очертания автобусной остановки.

— Ой, а я скамейку нашел! — засмеялся кто-то.

— Роем дальше, может, еще пару домов откопаем!

Динке стало жарко, она сняла шапку и расстегнулась. Рядом тут же материализовался «неизвестно кто».

— Видишь, все лучше, чем реветь в сугробе, — улыбнулся незнакомец.

Динка опять собиралась возмутиться, что кто-то лезет в ее личную жизнь. Потом вспомнила, что у нее жизнь рухнула и потеряла смысл.

А потом посмотрела на искрящийся снег, на расчищенную площадку, на лопату…

«Наверное, во всем этом можно найти глубокий смысл, — подумала она, продолжая копать. — Я откапываю свое прошлое. Или закапываю свое будущее».

Динка махала лопатой и любовалась искрящимися салютами.

А мама дома тонула в своих воспоминаниях.

Мы год не разговаривали. Вообще.

Я даже привыкла жить без него. Привыкла, что в классе есть человек, которого нет. Пустое место. Он не хамил, не грубил и не задирал меня. Я для него не существовала.

Он не смотрел в мою сторону, когда я отвечала у доски. Аккуратно проходил мимо, если не мог обойти. Если мы стояли вместе на остановке, то стояли как незнакомые люди. Если мы куда-то шли классом, то он никогда не шел, если шла я. И я старалась не ходить туда, где могла его встретить.

Самое интересное, что в глубине души, я знала, что он меня любит. Может быть, это знание и помогало мне выживать?

Я училась, ходила на какие-то тренировки, встречалась с подругами, смеялась, плакала, удивлялась. Я жила. Но жила с льдинкой внутри себя.

А весной, в конце девятого класса, мы шли из школы огромной толпой, и тут он повернулся ко мне и говорит… «Конфету хочешь?».

Я онемела. Конфету взяла молча, за щеку ее засунула и стою как дура. Рядом крайне неромантичная мусорка, в глаза бьет первое весеннее солнце, мы топчемся около моего подъезда. Уйти страшно: вдруг он больше со мной не заговорит? А льдинка внутри оттаивает и все норовит вылиться слезами, а плакать нельзя. И совершенно мне не помогало то, что я точно знала, что люблю его. И то, что я знала, что он меня любит, мне не помогало…

Тёмка быстро отказался от идеи срезать углы по дворам — там пришлось бы рыть туннели. Идти пришлось вдоль улиц. Сначала это был большой проспект. Ну то есть как проспект… Из четырех полос в каждую сторону более-менее расчищенной оказалась одна. По ней двигались редкие внедорожники. Однажды по противоположной стороне проехал автобус, который перемещался очень смешно: на остановке тормозил, из него выходили люди (почти все) и начинали его толкать. Как только он трогался с места, пассажиры — кроме тех, кому нужно было выходить именно тут — торопливо набивались внутрь. Двери закрывались, и автобус ехал до следующей остановки.

Но с проспекта Тёмка быстро свернул. Ему не понравилось. В сугробе, который раньше был тротуаром, народ вытоптал тропинку шириной ровно в одного человека. Приходилось идти в колонне, выдерживая общий темп, который Тёмке показался недостаточным.

Он свернул на боковую улочку, и уж тут тротуара не было от слова «нигде». Впрочем, проезжая часть оказалась на удивление пуста. Тёмка сообразил, что улица продувная, снег отсюда просто выдуло. Зато обнажился голый лед, на котором буксовал приземистый минивэн. Его враскачку пытались вытолкать четверо мужиков, но пока без особого успеха. Тёмка надвинул шапку поглубже и спрятал лицо в шарф — не хватало, чтобы его позвали на помощь. До дома Жуковой оставалось всего пару кварталов.

Он успешно миновал минивэн, когда сзади раздалось истошное:

— Артё-о-ом!

Тёмка вздрогнул и обернулся.

Но звали явно не его. Ровно по середине улицы двигалось волшебное создание — девушка в ажурном серебристом платье, которого почти не закрывала короткая белая шубка, с растрепанными льняными волосами и на каблуках. Каблуки показались Тёмке самыми поразительными в этой сюрной девушке. На таких и по полу ходить, наверное, нужно очень аккуратно. А уж по снежку, который едва прикрывает отполированный ветром лед…

Так вот, незнакомка по льду даже не шла — а бежала!

— Артём! — рыдала она в пространство. — Ты где?! Артёмка!

А навстречу ей уже несся мужик — один из тех, кто толкал минивэн.

— Олюшка! Лапонька! Ну куда ты с голыми ногами! Холодно же!

Но Олюшке было плевать и на холод, и на голые ноги. В последний раз истошно завопив «Артё-о-ом!», она, как показалось Тёмке, прыгнула на подбежавшего и повисла на нем. Мужик (который, впрочем, при ближайшем рассмотрении оказался молодым парнем, старше Тёмки лет на пять) старался обнять девушку всю целиком и ласково упрекал:

— Я же сказал: сиди в кафе, я иду пешком, телефон разряжается… Ну куда тебя понесло?

— Мне страшно стало! — скулила Олюшка. — По радио сказали, что есть обмороженные! А я подумала, вдруг ты…

— Ну что ты несешь? С чего я вдруг обмороженный! Смотри, какой я теплый! Вот потрогай!