Тамара Воронцова - С тобой товарищи

А дождь все шел и шел. Но Женя не замечал его. Сколько интересною, нового узнал он за последние дни! Мир, мир волнующий и огромный раскрылся перед ним. Женя приносил домой книжки и читал их запоем, когда мать уже спала. Она не ругала его, а только смотрела жалобно, жалобно молилась и просила сына не губить себя. Но Женя не сдавался, отказывался идти к брату Афанасию, не молился, а когда мать очень настаивала, решительно уходил из дома. Кристя плакала, жаловалась на сына богу, замолкала на два-три дня, а потом начинала снос. Она умоляла брата Афанасия обождать, она вернет сына в его паству! Но как это сделать, не знала. Страх перед возможностью потерять Женю сковывал ее по рукам и ногам. Тем больше ненависть захлестывала ее сердце, когда она видела Василия Прокопьевича, Иринку, Катьку — всех, кто стал ей поперек дороги.

И не знал Женя, чего требует от его матери брат Афанасий. Не знал, как она мучается. Не ведал, что из-за желания видеть сына счастливым на том свете в этой жизни Кристина уже фанатично готова на все.

Лениво серел мутный рассвет. Над взбухшей хмурой рекой плыл туман, похожий на облака. Воздух был весь напитан мокрой пылью.

Катька вышла из дому невыспавшаяся, нахохлившаяся. Поджидая Ксюшу, остановилась на крыльце, зябко засунула руки в рукава пальто, огляделась. В соседнем доме топилась печь, и дым серым облачком стелился над трубой. Торчал из-за забора тополь. Одна половина его была неприлично голая, на другой — сиротливо висели редкие желто-зеленые листья. На одном из голых сучков сидела ворона, глядела в Катькин двор и широко разевала острый клюв:

— Кар-р, кар-р…

Наверно, удивлялась, что посреди настоящей осенней распутицы, под серым небом, под холодным дождем все еще цветут цветы.

Катька засмеялась от этой мысли, спрыгнула с крыльца, подошла к астрам, потрогала зеленые листочки. От бесконечных дождей клумба осела, расползлась с боков. У нее был неряшливый вид. И все во дворе было неряшливо, потеряло краски. Как кудрявилась летом огуречная грядка. Тугие плети упорно лезли во все стороны, и на них среди шершавых листьев мелькали огоньки желтых цветков, а потом появлялись огурцы длинные, сочные. Сейчас листья съежились, плети опале, по всей грядке проступают черные плешины земли. Бессильно висят на воткнутых палках стебля гороха, сиротливо качаются от ветра длинные безголовые дудки подсолнухов. И только астры, наперекор всему, распускают свои белые, розовые, красные лепестки. И удивляется ярким звездам, что вспыхивают посреди тусклого, побуревшего двора, сидящая на дереве ворона:

— Кар-р, кар-р!..

Воздух пахнет деревом и корой. Это потому, что почти у каждого дома выросли уже чуть ли не вровень с забором поленницы серебряных березовых чурбаков.

Катька понюхала воздух, плотнее запахнула пальто и вприпрыжку побежала к калитке. Вслед ей раздался Ксюшин голос:

— Куда заскакала! А белье?..

Катька вприпрыжку вернулась к крыльцу. Помогая Ксюше укладывать перестиранное белье в ванну, заявила:

— Вернется мама, я скажу, что ты опять на реку бегала, да еще в таком холод.

Ксюшу все, от мала до велика, знали «Ксюшей» и на «ты». Она не любила, когда ее называли «тетей», и уж совсем сердилась, когда к ней обращались со словом «бабушка».

— Это я баушка?! — возмущалась она. — У баушек зубы выпадають, а у меня еще растуть.

У Ксюши, действительно, попреки всем правилам, совсем недавно прорезался зуб мудрости. Елизавета Васильевна сказала:

— Бывает, что такой зуб появляется в тридцать лет, но чтоб в шестьдесят… — И пожимала плечами.

Ксюша отвечала на это с полной убежденностью:

— Это кто сто лет жить будет, а я собираюся двести! Вот так-то…

Укладывая белье, Ксюша неторопливо ответила на Катькины слова:

— И когда у тебя в голове ветер перестанет гулять? Ну, покажь мне, кто из путных людей, когда речка рядом, дома белье полоскаить. Ну?

Наполнив ванну доверху, Ксюша закрыла дверь и вместе с Катькой сошла с крыльца.

На берегу она сняла с себя телогрейку, засучила выше локтей рукава светлой чистенькой кофточки, вытерла платком розовое довольное лицо и присела на перевернутую лодку.

— Ах и красота какая! — сказала она с восторгом.

Катька поглядела на серое небо, на серые, еще не успокоившиеся от дождя волны, на мокрые дома, на холодно поблескивающую под серым небом прибрежную гальку и фыркнула.

— Нашла красоту.

Ксюша, не обижаясь, ответила:

— Другой и зрячий — слепой.

Ксюша дышала глубоко, ровно. Катька тоже вздохнула полной грудью и снова уловила в воздухе запах дерева и коры. То ли под влиянием Ксюшиного восторга, то ли еще от чего, но небо уже не казалось серым, а было точно перламутровым, волны — атласными, а пена — тончайшим кружевом, сплетенным невидимыми руками.

От вдруг увиденного Катька покосилась на Ксюшу и не выдержала, бросилась к ней, обхватила холодными руками полную теплую шею, громко чмокнула в щеку. Ксюша засмеялась, но тут же смолкла и, махая на Катьку рукой, сказала негромко:

— Ктой-то там живой есть!

— Где?

— Где, где… под лодкой шебуршится. Мабуть песик.

Она встала с лодки, наклонилась и, легко приподняв ее край, ахнула:

— Дите! Чье ж это?

Под лодкой лежала девочка лет восьми, в синем драповом пальто. Она спала, подогнув под себя нош в коричневых ботинках, прижав к груди маленькие озябшие кулачки. На посиневшей от холода щечке вопросительными знаками лежали крупные завитки растрепавшихся черных волос, а ресницы еще были мокрыми. Наверно, перед тем, как уснуть, девочка долго плакала.

Ксюша отодвинула лодку, и Катька узнала Марину. Подскочив к ней, затрясла ее за плечо:

— Марина, Марина!

Девочка раскрыла глаза темные, как вишенки, пухлый ротик ее покривился.

— Да что ж ты плачешь? Разве ты не узнаешь меня? Это же я Катя…

Продолжая плакать, девочка приподнялась, Ксюша помогла ей.

— Ах ты, цыпушка. Совсем ить ледяная! — жалостливо приговаривая, Ксюша стала растирать холодные руки, гладить посиневшую круглую щеку.

— Это кто ж тебя сюдой затолкал?

— Я сама, — наконец-то узнав Катьку и уразумев, что и Катька, и незнакомая тетя не хотят ей зла, переставая плакать, ответила Марина.

— Зачем? — удивилась Ксюша.

— Мамка меня под пол хотела посадить, а там крысы. Я убежала. Хотела утонуть — пусть бы она потом плакала, — но река была такая страшная, вот такие волны! — Марина подняла вверх руки и, округлив от страха глаза, докончила: — Я испугалась и залезла под лодку…

— В подпол?! — всплеснула Ксюша руками. — Что ж ты, морковка или огурчик, чтоб тебя в подпол…

Марина с интересом посмотрела на Ксюшу и, нахмурившись, добавила: