Эдуард Корпачев - Мост через овраг

Тогда выручил звонок, теперь же можно было надеяться на Капитана, потому что Капитан пристрашил Железного выгнать из команды, если он проболтается: а разве захочется Железному жить без ледяного поля, без стука клюшек, без шума трибун, похожего на взрывы, без всего волнующего и томительного, что несёт каждое состязание?

Но пока стояла Инга в раздевалке. Железный не мог причинить никакой беды. Постепенно покидало Ингу напряжение, ногам уже не было так жарко, и, следя из узкой двери за краешком поля, отороченного пёстрыми шеренгами болельщиков, она прислушивалась к взрывам и по этим взрывам определяла, в чьи ворота влетела шайба. Не были непробиваемыми ни свои, ни чужие ворота. Иногда над катком замирали голоса и выкрики, и тогда слышно было, как гремели, сталкиваясь, клюшки, точно сразу несколько человек часто и торопливо рубили поленья.

О Капитане старалась не думать, но всё равно в памяти свежо всплывало, какими чужими глазами глянул он на неё, когда она забросила первую шайбу. Может быть, и не имела она никакого права принести столько неудобств Капитану, Саше Лихотину, всем хоккеистам сорок третьей школы? И чтобы избавиться от упорной, как саднящая боль, мысли, оправдывала себя прежними словами: «Ну что ж, сегодня последняя, решающая игра. Так надо. Так надо!»

Но вот закончился и второй период, ребята вновь запрудили раздевалку, и Саша Лихотин, уже заметно уставший, с побелевшим и чуточку влажным лицом, с каким выходят из бани, выдохнул ей:

— Ведём одну шайбу!

«Моя шайба», — подумалось Инге, и так захотелось отстоять, сохранить перевес в одну шайбу, перевес, несущий победу! А собственно, зачем ей победа, зачем спортивная слава, разве мало ей счастья, разве не самыми радостными в её жизни станут эти минуты на ледяном поле, и стук клюшек, похожий на клёкот, и взрывной шум трибун, и чужой, но не посторонний взгляд Капитана? «Не знаю, не знаю», — ответила она себе и нетерпеливо постучала коньками о пол: ногам уже стало совсем прохладно.

Счастье — как тугая неуловимая шайба: то летит под конёк, то ускользает. И когда хоккеисты снова начали выезжать на поле, когда Инга снова оказалась на испещрённом коньками, матовом, так ярко освещённом льду, она поняла: счастье близко.

Сочно гукнула судейская сирена, выстрельнула шайба — и опять закружилась причудливая карусель. Хоккеист Ингин пошёл в атаку! И бывает же такое везение — хоккеисту Ингину удавалось проходить заслоны, чётко распасовывать шайбу. А когда Ингин издали швырнул шайбу и сетка чужих ворот всколыхнулась, этому сначала не поверили ни трибуны, ни сам хоккеист. И всё же на мгновение раньше, чем одобрительно зашумели болельщики, хоккеист повернул назад и, встретив взглядом Железного, дерзко покатил навстречу.

Ингин и Железный сближались. И вдруг Железный вытянул руку, сорвал длинноухую шапку, стал нагонять судью и показывать ему эту шапку.

Не было хоккеиста Ингина.

Была Инга.

В смятении она стояла, заметная каждому, и с замирающим сердцем глядела на судью, слышала, как нарастает ропот на трибунах, и вот уже пронзил Ингу каверзный мальчишеский голос:

— Ай да юмор, выигрывают девчонки! Проверить команду, может, все переодетые!

Трибуны дружно рассмеялись.

А судью уже оцепили игроки, стали доказывать что-то и Железный, и Саша Лихотин, а Капитан произнёс громким голосом, какого никогда прежде не слыхала Инга:

— Да ладно, пускай играет, с девчонками легче состязаться.

Но судья не стал разбираться, закачал головой, и тут Инга пришла в себя и ужаснулась: сколько же народу собралось на трибунах! И кинулась к раздевалке спотыкаясь, будто сразу разучилась стоять на коньках и лёд стал для неё неудобен.

Даже не успела переобуться, потому что к раздевалке нехотя ехали с поля ребята. «Поражение нам засчитали!» — поняла она, схватила пальто под мышку, в спортивную круглую и продолговатую, как тамтам, сумку бросила ботинки и поскорее выскочила вон.

До троллейбуса добежала на коньках по снегу тротуара, утрамбованному прохожими, села на заднее сиденье, туда, где потемней, и хотя и оборачивалась поминутно назад, но уже знала, что каток вдали, вдали и что всё осталось на ледяном поле: позор, и стыд, и глупые мечты.

Во дворе своего дома посидела на заснеженной скамье, обула настылые ботинки, подержала руки на влажных лезвиях коньков — они хранили холодную память о льде, о свете фонарей, о клёкоте клюшек. «Пора домой, Лжеингин», — с издёвкой подумала о себе.

Дома стояла перед аквариумом, как перед зеркалом, расчёсывала волосы, они потрескивали, как электрические. В стекло аквариума клевали скалярии, но Инга не видела их, видела, как в зеркале, себя на освещённом льду.

— Инга, — послышался голос матери, далёкий, совсем из другого мира. — Инга, ты объяснишь, что с тобой происходит?

Она не отвечала, потому что слышала костяной стук клюшек и заново переживала всё, что случилось в начале третьего периода: и как стало легко и студёно голове без шапки, и как стало легко и студёно всему телу — на мурашьих ножках пополз страх.

«Вражина, — бесстрастно думалось о Железном. — Вражина!»

Сейчас у неё не могла появиться злоба, потому что всё сердце заполнило восхищение Капитаном, и его твёрдым голосом, и его смелыми словами.

Неожиданно дзынкнул звонок — с коротким звучанием, с каким падает монетка в автомат; Инга метнулась к двери, чтобы опередить мать и чтобы мать не увидела того, кого ей не надо видеть.

На лестничной площадке стояла вся хоккейная команда сорок третьей школы.

Саша Лихотин отдал Инге длинноухую шапку и сказал:

— Ну и что? Играем мы лучше четырнадцатой. Так что ты не очень, ладно? Не очень…

— Всё из-за меня, — вздохнула она. — Но я не очень. И вы тоже не очень…

— Мы не очень, — довольный, наверное, тем, что не приходится долго успокаивать её, сказал Саша и попятился. — Мы не очень.

Она закрыла дверь, послушала, как топочут мальчишки, сходя по лестнице, и вернулась в комнату, опустилась на пол подле батареи, тёплой и как будто гудящей — казалось, и не вода там была, а воздух, ему в батареях стало нестерпимо жарко, и он пошёл шататься по трубам, шурша о металлические чешуйки, заусеницы.

Какие бесконечные каникулы, какие долгие вечера, какое утомительное хоккейное первенство!

И тут поняла Инга, что ей не усидеть дома, что дома ей жарко и душно.

Она оделась бесшумно, и выскользнула за дверь бесшумно, и по лестнице сошла бесшумно — беглый человек Лжеингин. А через минуту троллейбус уже вёз её по знакомому маршруту.

Она ехала теперь в малолюдном троллейбусе и ощущала, как на остановках в распахнутые дверцы троллейбуса втекает январская свежесть, напоминающая ей о катке, о ледовом поле, обо всём, что там произошло. И она опять словно бы чувствовала, как тяжелеет в руках клюшка, принимая шайбу, и как надо всю скорость, весь разбег вложить в быстрый, почти незримый бросок по низким воротцам. И потому так влекло её туда, на стекловидное поле, на это бесславное поле…