Галина Карпенко - Тамбу-ламбу. Три звонка

И он стал рассказывать про какую-то старушку, которой он, Володя, и его товарищи в старой школе ходили помогать. Топили ей печку, убирали комнату.

— У нас была дружина помощи, и мы этой старушке всё делали. А теперь надо срочно организовать дружину помощи для капитана Проценко, — И Володя, очень радостный, закончил свою речь: — Кто хочет быть в дружине, давайте записывайтесь.

— Ты с ума сошёл! — Шура даже испугалась. «Рогов жалеет Дима. Разве Дим старушка?»

— Ты, Рогов, что-то не того, — сказал Лапин.

— Почему не того? — вступилась Наташа Левашко. — Мы тебе будем помогать, — обратилась она к Шуре. — Все будем! — Она оглядела ребят. — Это же очень хорошо!

— Нет, — сказал Серёжа Лапин, — не хорошо. Ты пойдёшь читать капитану газеты? Что он, неграмотный? Да он сам тебе про что хочешь расскажет.

Володя Рогов чувствовал, как проваливается его замечательный план, и досада овладела им снова.

Бывает так, человек понимает, что он неправ, а сознаться в этом не может. Просто удивительно, почему так бывает!

Володя Рогов, вместо того чтобы согласиться с Серёжей Лапиным, развернул «Пионерскую правду» и стал громко читать статью про то, как пионеры помогали пенсионерам. Шура уже не могла этого перенести.

— Знаешь что, — закричала она, — если тебе нравится эта статья, прочти её сам себе вслух, а дядю Дима оставь в покое!

— Правильно! — поддержал её Лапин. — Хватит!

Все загалдели:

— Правильно!.. Неправильно!..

Володя, красный и злой, замолчал.

— Терпеть не могу, когда люди ссорятся, тем более если можно поговорить спокойно, — сказал Пётр Петрович. — Рогов, очевидно, думал сделать хорошее дело, предлагая организовать дружину.

Володя слушал его и кивал головой. Конечно, он так думал.

— Но мне кажется, — продолжал Пётр Петрович, — что здесь никакой дружины не нужно.

Володя снова потерял точку опоры.

— Вы разумный народ и должны понимать: не всегда то, что годится для одного случая, хорошо для другого. А вот что на этот счёт думает Шура, интересно.

— Дядя Дим не просто скучает, — сказала Шура. — Он никак не может привыкнуть жить на берегу. Он всё время слышал, как шумит море, а дома тихо. Корабль очень большой, на корабле матросы, а он целыми днями один. Ждёт, когда я приду из школы. Я часто думаю, что у него заболело сердце оттого, что ему скучно.

Большой голубой пакет с печатью был адресован капитану дальнего плавания Дмитрию Дмитриевичу Проценко. Он не надорвал его, а аккуратно вскрыл костяным ножом. Шура была дома, когда Дим получил письмо.

Письмо было, очевидно, короткое. Дим прочёл его быстро. Он встал и прошёлся по комнате своей морской походочкой. Потом снова сел за стол и перечитал письмо не один раз.

— Славно, очень славно, — сказал он.

— Можно отлепить марочку? — спросила Шура, завладев конвертом.

— Нет, королева, я тебе могу подарить другую марку, с собакой Лайкой, хочешь? А конверт попрошу вернуть в сохранности, — ответил Дим.

Шура отдала Диму конверт, получив взамен марку. Но разве дело в марке! Конечно, нет. Ей очень хотелось узнать, какая радость прилетела в голубом конверте. А Дим только посмеивался и насвистывал любимую песню: «И снег, и ветер…»

Ждать, правда, пришлось недолго, но Шуре это показалось вечностью. Через час пришли папа с мамой, и Дим молча положил на стол голубой конверт.

— Ну, как же ты решаешь? — спросил Василий старшего брата, прочитав письмо.

— А как вы, уважаемый товарищ, думаете? — в свою очередь спросил Дим.

— Думаю, что согласишься.

— А как же иначе! — загремел Дим.

И тут-то Шура тоже узнала секрет голубого пакета. Капитан Проценко выбрал себе сухопутное дело. Его, оказывается, приглашали в мореходное училище — учить молодых штурманов.

— Я им про якорь буду читать, — говорил Дим Шуре, — тридцать часов.

— Про один якорь тридцать часов? — удивилась Шура.

— Якорь нужно уметь опустить на разной глубине, на различное дно, при различных обстоятельствах. Якорь — это очень важное дело.

— Всё это так, — сказала Мария Александровна. — Только вы, уважаемый капитан, поедете при одном условии: если будете здоровы.

— А я уже здоров! — объявил Дим.

Этот вечер был удивительно хорошим.

До отъезда капитана оставалось времени более чем достаточно. А именно — ещё целых два месяца: ноябрь, декабрь. Но Дим всё-таки как бы между прочим сказал:

— Ты, Вася, сними с полатей мой чемодан.

— Уже сняли, — засмеялась Шурина мама и поцеловала Дима в седую макушку.

— Вот теперь ты можешь познакомиться с настоящим капитаном, — сказала бабушка, когда Володя приехал к ней в библиотеку.

Если бы теперь Рогову предложили знакомство сразу с тремя самыми знаменитыми капитанами, он всё равно предпочёл бы дружбу с капитаном Проценко.

— Я приготовила тебе книги, — сказала бабушка.

Книги прочесть — нетрудно. А вот познакомиться с капитаном лично, как посоветовал классный руководитель своему ученику, это Володе Рогову казалось теперь невыполнимым.

После разговора с Петром Петровичем он часто думал о том, почему ему так не повезло. Думал о том, что Шура, наверно, нарочно не говорила ему про дядю, про то, что Мишка Коршунов хитрее всех на свете и поэтому раньше его припёрся к капитану со своими мышами.

Поднимаясь или спускаясь по лестнице, Володя старался не стучать башмаками и быстро проходил мимо квартиры номер семь с удивительным звонком, похожим на жёлудь.

Бабушка рассказала ему, что капитан Проценко сам приходит теперь за книгами. А когда болел, за книгами приходил очень симпатичный паренёк, учится в ремесленном училище, такой вихрастенький. Володя сразу вспомнил разговор в автобусе. Вот, оказывается, почему капитан подарил тому мальчишке свой капитанский нож!

Прошло целых два месяца, а он всё-всё прозевал. И не знал, что рядом с ним за партой сидит девочка, которая могла бы его попросить принести дяде Диму из библиотеки книги, и Володя мог бы их носить ему каждый день.

Бабушка говорила про книги, а Володя думал о себе. У Володи было чувство, точно у него за пазухой сидит котёнок, который царапается, острыми коготками.

— Ты думаешь, мне легко? — спросил Пётр Петрович, когда они говорили про фиаско на кружке. — Мне, брат, тоже трудно признать свою ошибку. Но я, видишь, поборол своё малодушие! — И Пётр Петрович, взъерошив Володьке волосы, сказал доверительно: — Важно решиться.

И Рогов решился.

Володя Рогов стоял перед Шурой, не поднимая глаз.

— Я жестокий человек, меня нельзя оскорбить, — повторял он и наподдавал ногой камешек. Наподдавал так упорно, будто это ему было очень важно и необходимо.