Оскар Хавкин - Всегда вместе

— О да! — воскликнула Татьяна Яковлевна, — Но надо соединить знание географии со знанием иностранного языка! Мы с вами союзники, Андрей Аркадьевич! У меня нет неуспевающих!

Она вдруг осеклась и с горечью сказала:

— Если бы только не Захар Астафьев! Если бы только не он!

Она посмотрела округлившимися, как у птицы, глазами на учительницу литературы:

— Варвара Ивановна, когда же вы возьметесь за Астафьева?

Варвара Ивановна, прислонившись спиной к круглой, обитой черными железными листами печке, равнодушно курила. Услышав свое имя, она повернула голову. Глубокие складки у рта, красноватая кожа придавали лицу этой тридцатилетней женщины угрюмое выражение.

Варвара Ивановна пожала плечами, плотнее закуталась в серую оренбургскую шаль и, не произнеся ни одного слова, продолжала курить. Казалось, она приросла к своему месту у печки.

В учительскую вошла молоденькая учительница второго класса Шура Овечкина. Хромов дружески ответил на ее приветствие, а Шура, плохо скрывая свой интерес к разговору на диване, уселась напротив учителя математики, проверявшего за столом тетради.

Альбертина Михайловна поправила лепестковой толщины платочек в кармане жакетки и тоном, не допускающим возражений, сказала:

— Вечером, восьмого ноября, вы, Андрей Аркадьевич, — мои гость. Я, Семен Степанович и наши дети будем вас ждать. И вас, Татьяна Яковлевна… И вы, Шура, приходите.

Бурдинская удалилась, шевеля «эполетами».

Хромов заметил, каким недоверчивым взглядом проводила Бурдинскую учительница литературы.

Платон Сергеевич вышел из своего кабинета:

— Ну как, Андрей Аркадьевич, познакомились? Не испугались?

— Ничуть! — ответил Хромов. — С чего бы!

— А вот Геннадий Васильевич и Варвара Ивановна, — шутливо сказал директор, — не жалуют Альбертину Михайловну.

— А за что жаловать? — спросил Геннадий Васильевич. — Она нас похваливает, а сама сверху вниз смотрит.

— Мне все равно, как на меня смотрят, — сухо возразила Варвара Ивановна, — но я не допущу, чтобы детей отвлекали от школы пустыми развлечениями.

Шура Овечкина вспыхнула:

— И совсем не отвлекает! И совсем не пустые! Неправда все это! Альбертина Михайловна нам помогает… Я сама у нее музыке учусь… — Овечкина даже с каким-то вызовом обратилась к Хромову: — Приходите к Альбертине Михайловне, приходите! У нее и рудничная молодежь бывает… У нее интересно… Она ведь вам понравилась?

Хромов взглянул на Кухтенкова. Директор стоял у окна и задумчиво барабанил пальцами по стеклу.

— Ну, конечно, Александра Григорьевна, — ответил, улыбаясь, учитель географии, — поправилась!

— Вот вам в награду за это! — Шура бросила ему через стол кедровую шишку.

Хромов поймал ее. От кедровой шишки шел чуть уловимый запах апельсиновой корки.

Мороз и солнце придают воздуху стеклянную ясность. Похрустывает под ногами ноябрьский ледок. Воздух пахнет мороженой брусникой и хвойной свежестью… Рудник расцвечен флагами, кумачевыми полотнищами. Из репродукторов льются торжественные марши, песни и речи.

Школьный зал прибран. Сцепа, сооруженная ребятами и дедом Боровиковым из досок и козел, покрыта большим ковром, взятым из учительской. Посредине сцепы — стол под красным сукном. На столе, в глиняных кувшинах, веточки багульника.

Школьный вечер начался с доклада Платона Сергеевича. Вначале Хромову казалось, что директор говорит как-то уж очень просто, без подъема. А на лицах ребят было написано живое внимание.

Хромов стал вслушиваться и понял: Кухтенков не докладывает, а разговаривает с ребятами. И разговор у него выходил и серьезный и душевный, а местами с каким-то особым — не ярким, но доходчивым юмором.

Он похвалил Кешу Евсюкова, Полю Бирюлину, Тиню Ойкина, Сеню Мишарина и других комсомольцев за успеваемость по всем предметам.

Потом ясно и вместе с тем осторожно, чтобы не обидеть учителей, показал, что физику и химию трудно изучать с помощью «одного мела»: надо использовать приборы, схемы, аллоскоп.

И вдруг, улыбнувшись, посмотрел на Хромова:

— К нам приехал новый учитель географии, Андрей Аркадьевич…

Хромов почувствовал на себе десятки внимательных взглядов.

— Теперь, — продолжал директор, — Зоя Вихрева уже не будет на вопрос, где находятся истоки Дуная, отвечать: «Дунай течет из-за границы»…

Ребята заулыбались, а Зоя спряталась за спины товарищей.

Платон Сергеевич посерьезнел. Он заговорил о неграмотности.

— Вы знаете, ребята, как терпелива и требовательна Варвара Ивановна. Многие из вас хнычут: «Гоняет нас Варвара Ивановна!» А ведь не зря гоняет. Тургенев с гордостью говорил о великом русском языке, о его красоте. Маяковский воскликнул: «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин». А Борис Зырянов и Троша Зубарев говорят «шешнадцать», «хотит» — и не краснеют!

Директор достал из портфеля тетрадку в зеленой обложке, развернул ее и, держа за уголки, словно в руках у него была лягушка или грязная тряпка, показал всему залу: даже издали были заметны следы красного карандаша.

— Это сочинение Дмитрия Владимирского, ученика восьмого класса. Двенадцать грамматических и синтаксических ошибок… Стыдно!

Митя, как ни сгибался, не мог спрятаться за товарищей: он был высок, а главное, неосмотрительно сел на видном месте.

— Мне рассказывали, Владимирский, что ты ведешь дневник и что в нем есть такие записи: «Митя, возьмись наконец за ум», «Митя, перестань симулировать». Значит, ты понимаешь, что так заниматься нельзя?

Из восьмиклассников Платон Сергеевич назвал в числе неуспевающих Ваню Гладких и Захара Астафьева.

А закончил Кухтенков так:

— Передал мне дедушка Боровиков письмо от своего сына Павлика. Наверное, некоторые из вас его помнят. Он окончил нашу школу восемь лет назад, служил в армии, а недавно с отличием выпущен из Военно-воздушной академии…

Дед Боровиков сидел в президиуме. Борода его была тщательно расчесана, и в ней пряталась горделивая ухмылка.

— Так вот, летчик Павел Боровиков поздравляет родную школу и всех вас с праздником и просит отца: «Передай, папаша, ребятам, что в школе нет лишних предметов — все нужны. Человек без знаний, что самолет без горючего. На своем опыте убедился…»

В перерыве ребята разбились на группы, и то из одного, то из другого угла зала доносились голоса спорящих.

— В прошлом году, — резко говорил Кеша, обращаясь к Мите, — ты один из всего класса не сдавал испытаний.

— Так я же заболел, Кеша, — оправдывался тот, — ты прекрасно знаешь! Меня врачи освободили.