Николай Печерский - Кеша и хитрый бог

— Ты думаешь, я к тебе зря пришел? Я пришел по делу.

Вступление было что надо. Сейчас Тоня посмотрит на него и сейчас спросит: «А зачем ты, Кеша, пришел? Раз ты пришел, так ты говори!» Вот тут-то Кеша и скажет ей про все. Чего ему стесняться!

Но получилось совсем не так, как задумал Кеша. Тоня выслушала Кешу без всякого удивления.

— Я знаю, чего ты пришел, — сказала она. — Я тебя увидела и сразу догадалась.

Кеша подумал, что Тоня просто-напросто хитрит. Тоня всегда так — на словах знает, а когда спросишь — «тр-пр», и все. Но нет, Кеша просчитался. Тоня в самом деле догадалась, зачем пришел к ней Кеша.

— Ты, Кеша, как хочешь, а я с тобой про Пашку и про бога говорить не буду, — сказала Тоня. — Можешь даже не стараться.

Кеша растерянно смотрел на Тоню. Все его мысли и все прекрасные слова выдуло из головы, будто ветром.

— Боишься, потому и не хочешь, — глухо сказал он. — За ноги твоего Пашку — и в Байкал. Он ведь жулик, он корешки продает, а ты ему поклоны бухаешь и молишься!

— Я не ему молюсь. Я богу молюсь… А Пашка хороший. Это про него болтают…

— А корешки?

— Корешки тоже хорошие. Не знаешь, так молчи.

— Что ж, он, по-твоему, цаца? — возмутился Кеша.

— Ты, Кеша, Пашку не трогай. Священное писание говорит: «Не обижай ближнего своего». Бог сам все видит и сам все знает. Зачем нам вмешиваться в его дела. Все мы великие грешники.

Тоня поправила на ощупь высокий конский хвост на голове, сощурила глаза, как будто бы хотела получше рассмотреть Кешу.

— А у тебя, Кеша, грехов нет, да?

Кеша смолчал. И потому, что нечего было говорить, и потому, что Тоня отчасти была права. Но при чем тут грехи и при чем тут бог?

Солнце садилось за гору. С Байкала набежал гулевой ветерок. Листья на березе возле Тониного забора с шумом полетели в сторону и вверх, как стая стрижей. Минута — и снова повисла над тайгой тишина. Только потрескивала временами на старых соснах кора да стучал где-то очень далеко, видимо возле Чаячьей горы, дятел-дровосек.

Кеша нахмурился. Конечно, Тоня не сама придумала всю эту чепуху про бога и про великих грешников. Наслушалась Пашкиных разговоров и мелет… Надо было сказать Тоне какое-то очень веское и правильное слово. Такого слова у Кеши не было.

Кеша наморщил лоб. Стараясь привести себя в чувство, прихватил зубами губу и крепко прикусил. Но хорошие мысли все равно не приходили в голову. Казалось, еще немного — и эта несчастная голова вообще треснет и развалится на четыре части.

Кеша постоял еще немножко, подумал и сказал:

— Ну тебя совсем с твоим Пашкой и с твоим богом! Даже разговаривать с тобой не хочу.

Возле Кешкиной избы стоял стожок сена. Едва уплыл с Байкала лед и чуть-чуть потеплело в тайге, Кеша переселился на все лето на волю. Вымостил в стожке гнездо, бросил тулуп, подушку. Не надо ни одеял, ни пуховиков, ничего на свете.

В избе только темные углы, только кадка с водой, где греется по ночам рогатый месяц. А тут не то. Тут перед Кешей целый мир — и густая сумрачная тайга, и небо, и синий-пресиний Байкал.

А еще Кеша спал на дворе для закалки. Он хотел быть таким, как отец: крутоплечим, мускулистым, сильным.

По утрам Кеша кидал вверх камень, колол дрова или просто-напросто катал, как медведь, взад-вперед источенную короедом неуклюжую колоду. Покатает, вытрет пот со лба, пощупает мускулы — и снова за дело. Только пар стоит над мокрой горячей рубашкой.

Сегодня Кеше не хотелось спать на стожке. Но выхода не было. Свет в избе уже погасили.

Кеша полез на стожок, нащупал тулуп и накрылся. Небо с каждой минутой становилось все гуще и темнее. Только в доме бакенщика на берегу Байкала все еще горел огонек. Но вскоре погас и он. И остался Кеша один на один с глухой, примолкшей к ночи тайгой и высоким недоступным небом. Слышалось, как падали где-то с высоты сосновые шишки да гудел возле самого уха неугомонный комар.

Мешал Кеше уснуть и этот комар, и неотвязные, бегущие одна за другой мысли.

Сначала Кеша думал про Архипа Ивановича, потом про Тоню, потом вспомнил вдруг Пашку и то, как рассказывал он про ад и чертей.

Кеше стало страшно. Может, бог и в самом деле есть? Сидит себе на каком-нибудь облачке, смотрит, что делают люди на земле, и наматывает все до поры до времени на ус. А может, у него даже и тетрадка есть специальная и он записывает туда грешных и недостойных людей. Всех, конечно, не запомнишь, потому что людей в последнее время развелось много и надо для этого иметь не голову, а целый котел.

Придет время, и бог вызовет Кешу к себе на небо.

«Ну, здравствуй, — скажет бог. — Как, говоришь, тебя зовут?»

«Меня зовут Иннокентий, гражданин бог, — скажет Кеша. — Только меня на Байкале так никто не звал. При жизни меня звали Кешей».

Бог раскроет потрепанную, замусоленную тетрадь.

«Так, понятно… Будем искать на букву «И». Иван, Игнатий, Игорь, Иннокентий… Ага, есть такой!»

Бог проведет пальцем по строчке и, нахмурив брови, начнет перечитывать все Кешины грехи.

«Так вот, оказывается, какой ты гусь! Ну подожди же, сейчас я задам тебе перцу!»

Бог нажмет пальцем кнопку, вызовет самого главного черта и скажет: «Поджарить этого грешника на сковородке! Дров не жалеть. Если не хватит, выпишу еще».

Кеша до того отчетливо представил себе сцену объяснения с богом, что даже почувствовал, как сзади у него что-то нестерпимо припекло. Он торопливо сунул руку под тулуп и вытащил большую острую колючку.

Кеша засмеялся и назвал сам себя дураком.

— Нет никакого бога и не было, — сказал он вслух. — А если ты есть, тогда накажи меня, и тогда я тебе поверю. Понятно?

После такой речи Кеша совсем успокоился. Он накрылся покрепче тулупом, зевнул во весь рот и уснул.

Сколько Кеша спал, неизвестно. А только проснулся он от холода.

Кеша пошарил вокруг рукой, нащупал тулуп и накрылся. Но спать ему как-то сразу расхотелось. Интересно, который теперь час — два, три, пять?

В сарае Казнищевых захлопал крыльями и закричал кочет. Но кочету этому уже давно не было веры. Подымется среди ночи и давай голосить на весь Байкал. Казнищев несколько раз помышлял прирезать глупую птицу, но все откладывал. «Нехай жиру наберет, — объяснял он рыбакам. — Одни мослы торчат, язви его!»

Но на этот раз кочет все-таки пропел вовремя.

Вскоре на востоке посветлело. Небольшое облачко, сторожившее всю ночь Байкал, порозовело, а потом стало разгораться все жарче и жарче, будто уголек на сквозном ветру.

В избах заскрипели двери. Из труб потянуло сладким утренним дымком. Зашевелились и в Кешиной избе. Зашлепали туфли матери, затем послышался глухой, отрывистый стук в пол. Это отец надевал новые, еще не разношенные сапоги.

Кеша полежал еще немножко, сгреб в охапку тулуп и пошел к своим.