Зофья Хондзыньская - Встречаются во мраке корабли

Ну, а теперь всерьез приступим к путешествию. Он потянулся за сумкой, вытащил бутерброд, крутое яйцо, аппетитно стукнул им о край столика. Поздновато: уважающие себя путешественники извлекают съестные припасы немедля — не успевает поезд тронуться. И уж совсем по-немецки: обязательно кура жареная. У дяди жир по пальцам стекает, он, хрюкая, его слизывает, тянет платок из кармана — руки вытереть. И сидящей напротив толстухе-жене: «Тебе, Влада, эта курица на славу удалась. Фаршик — пальчики оближешь». Влада? А может, Сабина? Саба тает, золотым зубом посверкивает. Павел улыбнулся. В поезде ты вроде и не ты вовсе. Он, к примеру. Если б тот тип с физиономией грызуна поднял бы на секунду глаза от «Политики», то увидел бы симпатичного, рослого, импозантного молодого человека. Интересно, что он читает? Бывальца или Калужинского?

«Посетите Любаньский край». А в общем не так уж плохо складывается… Столько всего надо бы увидеть на свете, а времени нет. Он встал, чтобы поближе рассмотреть фотографию за стеклом, и на секунду в зеркале мелькнуло его лицо, утонувшее в черной бороде. Что ж, недурственно. Самая роскошная борода на факультете. Где еще найдешь такую длинную да кудрявую? Девчонки покоя не дают с этой бородой, гладят, теребят. Волосы тоже ничего себе. Вылитый Дарвин. «Посетите Любаньский край!» Он широко зевнул. Восемь часов, а уже спать охота. В поезде все как-то иначе. Света не потушишь, «грызун» все еще по уши в «Политике». Жаль. Очень здорово, когда купе заливает светло-фиолетовый сумрак, он так сочетается с темнотой за окном, поблескивающей последними огоньками. «Татата-тата-та-та-татата». Все же «поп» больше подходит. Утром звонок Анджею и — айда в интернат. А уж потом за билетами на улицу Гротовского. Может, и правда удобней будет, чем в гостинице, а что дешевле — это уж точно.

«Посети край Любань, посети — полюби.

Посети край Любань, полюби — пропади».

Идиот.

Интересно, любая мелодия отлично ложится. Отлично ложится, тата-та-тата…

— Павел, вам кофе?

Она стояла перед ним — худенькая, милая, улыбчивая. Он припоминал ее как бы сквозь туман. Востроглазая. Говорит торопливо. Нервная. В общем, сойдет.

— Перестаньте, прошу вас, со мной на «вы». Мама бы меня убила…

— Не осмеливаюсь. Такой импозантный бородач. Сколько вам лет?

— Сколько тебе лет.

— Ну ладно. Так сколько же?

— Девятнадцать исполнилось.

— А занимаешься чем?

— Психологией.

— Ужасно рада, что ты приехал. Я столько лет твоей мамы не видела, а ведь мы с ней все годы в школе на одной парте сидели! Живем будто на разных планетах. Люди вон на Луну слетали, а она не может до Вроцлава добраться.

— Но ведь и вы тоже до Варшавы ни разу не добрались.

— Ох, я… Кабы ты знал, что за жизнь у меня! — В лице ее мелькнуло что-то и погасло.

Говоря с ним, она быстро накрывала на стол: масло, варенье, тарелочки, тонкими ломтиками нарезала хлеб, колбасу.

— Яичницу или яйца?

— Яичницу.

— Няня! — крикнула она в сторону кухни. — Сделайте, пожалуйста, яичницу из трех яиц, только прожарьте ее хорошенько, не так, как для Эрики.

Такую постановку вопроса Павел одобрил. Не «будешь?», а «что будешь?». Не спрашивает, из скольких яиц, а знает, что из трех и что прожарить надо. Только вот няня… Ну и ну!

Словно бы угадав его мысли, она разъяснила:

— Это Олека няня. Всю семью их воспитала, мать его, сестру, детей ее, потом Эрику. Ну, и осталась у меня уже как пенсионерка — с Эрикой не захотела расставаться.

Он осмотрелся. Комната была залита солнцем, мило и удобно обставлена. В окно заглядывал отцветающий розовый куст и голубое сентябрьское небо. Двери в садик бесшумно отворились, и в них проскользнуло нечто весьма грациозное.

— Ох, пришла! — радостно воскликнула Сузанна. — Иди сюда, собаченька. Иди, красавица, иди. Покажи-ка лапку: лучше уже? Не болит? — Она взяла в руки перевязанную собачью лапу и стала ее ощупывать. — Вроде бы лучше, — обратилась она к Павлу. — Ну и хлопот с ней было!

Павел смотрел на стоявшую в театральной позе, хотя и на трех лапках, красавицу — афганскую гончую; ее печальные, не то человечьи, не то обезьяньи глаза устремлены были на стол, а с морды тонкой струйкой текла слюна.

— Колбаска вкусная, — констатировал Павел. — И давно у вас собака?

— Это пациентка. Одна актриса нашего театра привезла ее из Москвы. Очень ценная порода. И надо же такому случиться — на стекло напоролась, искалечилась ужасно. Повозиться пришлось. Хорошо хоть, не напрасно. Я придержала ее на пару деньков, осложнения боялась, но теперь уж пора отдавать. А жаль: такая чудная! — Она прижалась головой к по-человечьи серьезной собачьей физиономии. — Ну, улыбнись, Кикуня. Не уговоришь. Афганские гончие почти не смеются, — добавила она вполне серьезно. — И не распускай слюни, бесстыдница. Что, хорошая колбаска? Да ведь ты и так уж достаточно слопала.

— Постойте, — не очень тактично спросил Павел, — выходит, вы не врач?

— Нет, ветеринар я. А ты не знал? Сперва на медицинском училась, но после рождения Эрики перевелась на ветеринарный. Ты и не представляешь, какая это радость — лечить зверей. Такие благодарные, так легко с ними…

— «Чем больше узнаю людей, тем больше начинаю любить зверей»? — процитировал в форме вопроса Павел.

— Да разве ж я людей знаю! Это по твоей части.

— Профессиональная психология часто упрощает проблемы, — изрек Павел, и следом пришла совсем уж высокопарная и бессмысленная фраза: — Вернее, ее тематические построения не всегда соответствуют устремлениям индивидуума. И много у вас работы?

— Трудно себе вообразить. Вот ты говорил, я в Варшаву не езжу. Да я уж два года без отпуска. Пришлось даже частную практику открыть — все равно ведь круглые сутки бывала занята, несмотря что задаром. Теперь дважды в неделю принимаю дома, оперирую в клинике, да еще по утрам бегаю с визитами. Сегодня уже успела у двух пациентов побывать. Прекрасно, няня, спасибо. А Эрика? Она сойдет?

— Эрика спит, вы же знаете, — укоризненно ответила няня, и Павел перехватил осуждающий взгляд, брошенный ею на Сузанну. — Не стану же я ребенка будить.

Сузанна смолкла.

— Ну, мне пора, — сказала она минуту спустя. — У меня сегодня большой прием. Только я хочу тебе сказать… Мне надо сказать тебе… предупредить… Видишь ли, Эрика… — Она снова замялась. — Словом, не знаю, как Эрика будет вести себя с тобой. Она может быть очень милой, правда, но может и совсем наоборот. Единственно, о чем прошу тебя, — не принимай ничего близко к сердцу… Ну, и взываю к твоей снисходительности — ты же будущий психолог.

Уплетая яичницу, Павел наблюдал лицо Сузанны. Без улыбки оно выглядело совсем иначе.

— Что, трудно? — спросил он с набитым ртом.