Владимир Тендряков - Ночь после выпуска (сборник)

– Я вижу, вижу, что в одну цепочку становлюсь с Ванькой Клевым, старой Евдокией, Пуховым – нового Рафаила Корякина, того гляди, миру подарю… И если б кто меня толкал к этому, принуждал… Не взбунтуешься, войну не подымешь – нет противника! Рад бы сразиться, да пустота перед тобой! – очередной горячий залп Сулимова.

Аркадий Кириллович поднял веки, встретил его ищущие глаза, усмехнулся:

– Ошибаетесь – сражение идет, и отчаянное.

– У меня? С кем?

– С самим собой.

Сулимов с досадой крякнул:

– То-то и оно, как глупый щенок, кручусь, свой хвост кусаю и рычу оттого, что больно.

– Вы считаете, что за преступление непременно кто-то должен ответить? – спросил Аркадий Кириллович.

– Убийство же! Не несчастный случай, не стихийное бедствие – продукт, так сказать, человеческих действий. Значит, не Господь Бог повинен, а кто-то из людей. Непременно!

– А виновника не находите. Больше того, себя чувствуете виноватым. Себя, к убийству совсем непричастного. Что-то вы противоречите… сам себе. Чем это не война? Внутренняя.

Озадаченное сопение, блуждающий взгляд. Наконец Сулимов хмуро поинтересовался:

– Так в каком же случае я прав?

– Правы в обоих случаях, – невозмутимо ответил Аркадий Кириллович.

– Ну, так не бывает.

– Так бывает всегда и всюду. О единстве противоположностей, надеюсь, слышали?

– Слышал, преподавали – почку губит распускающийся цветочек.

– Вот у вас тоже распускается цветочек.

– Какой именно?

– Чувство ответственности за других, прошу прощения за избитость выражения.

– Эва! – удивился Сулимов. – А раньше, выходит, ответственности у меня не было, без нее жил.

– Всем нам за него – расплата…

– Всем нам – расплата… – повторил Сулимов. – М-да-а… Это что же, я и дальше буду чувствовать… расплату? За каждого прохвоста?.. Бежать тогда мне надо из угрозыска – свихнусь.

– А разве острей чувствовать, глубже понимать противопоказано для вашей работы?

– Наша работа зауми не терпит – держись закона, отсебятины не допускай, помни о том, что преступник – враг общества, а значит, и твой враг. А у тебя к этому врагу эдакое личное… Опасно.

– Не клевещите на себя.

Сулимов уставился в чашку с остывшим кофе. Аркадий Кириллович сочувственно к нему приглядывался.

– Ладно! – встряхнулся Сулимов. – Обо мне хватит. Вы попросить что-то у меня хотели, надеюсь, что не противозаконное.

– Предоставьте мне трибуну, – произнес Аркадий Кириллович.

– Что-о? – опешил Сулимов.

– Как вы считаете: должен случай с Колей Корякиным послужить уроком для учителей и для учеников?

– Уж если такое ничему не научит, то считай себя деревом, не человеком, – проворчал Сулимов.

– А вот наша школа собирается сделать вид – это нас не касается.

Сулимов замялся:

– Странно… Вчера бы я за это не особенно осуждал – на рожон лезть добровольно. Зачем?

– А сегодня? – спросил Аркадий Кириллович.

– А сегодня… что ж, может, вы и правы…

– Меня пытаются связать, требуют молчания. И не могу я говорить ученикам одно, когда остальные учителя – другое. Ералаш в головах учеников получится, а среди учителей разногласие, разброд, склоки. Действовать в одиночку?.. Нет! Должен убедить.

– Легкое занятие!

– Трудно еще и потому, что общественное мнение на стороне школы. Гороно всячески превозносил нас, газеты нас славили, родители гордились, что их дети у нас учатся. Пока не удастся перевернуть общественное мнение, уроки из случившегося скорей всего будут нежелательные. Уже сейчас Колю Корякина в классе считают чуть ли не героем.

– Та-ак! – сердито выдавил Сулимов. – Чем же я вам могу быть полезен?

– Вытащите меня на суд свидетелем. А уж обвиняемым я и сам стану.

– Трибуна?..

– Почему бы и нет? К такому процессу со всех сторон будет усиленное внимание.

Сулимов разглядывал учителя беспокойно поблескивающими глазами.

– Внимание будет… – согласился он.

– И не бесстрастное, – добавил Аркадий Кириллович.

– Да уж, сыр-бор разгорится.

– Ну а при таком пожаре у моих коллег-учителей вспыхнет совесть. Неужели вы думаете, что они останутся холодными, когда вокруг будут бушевать страсти?

– Гм… Положим.

– Положим?.. Вам этого кажется мало, Сулимов? Ой нет, люди с опаленной совестью способны на многое.

– На что?! – воскликнул Сулимов. – На то, чтобы спасти ребят от пьяных отцов, от мошенников, от шкурников, которые непременно начнут наставлять – греби все к себе, что плохо лежит?.. Для этого надо жизнь вычистить до блеска! Под силу это вам?

– Жизнь вычистить нам не под силу, Сулимов, но под силу будет показать, что такое хорошо, что такое плохо в этой еще не вычищенной до блеска жизни.

– А раньше вы разве этого не показывали?

– То-то и оно, что не все показывали, стеснялись показывать жизнь, какой она есть – нечищеной, неумытой.

– Но знали же и без вас ребята, что в семье Корякиных творится. Наружу лезло! Знали – и что?..

– А то, что тактично отворачивались – мол, не замечаем. Ложный стыд перед правдой и к ученикам перешел.

– Отворачивайся не отворачивайся, а беда все равно стряслась бы.

Аркадий Кириллович ответил не сразу, сидел, навесив голову над столом.

– А вы попробуйте представить Колю, – начал он. – Да, Колю Корякина, который делится всем, что происходит в семье, с товарищами, не стыдится, а рассчитывает на отзывчивость, не боится, что вызовет злорадный смех за спиной.

– Трудно представить.

– Трудно. В том-то и дело – герой уголовного романа, всех чуждающийся одиночка. Как вы считаете – он от природы такой нелюдим?

– Н-не думаю.

– Обстоятельства сделали?

– Скорей всего.

– Ну а если б в иные обстоятельства он попал, в нашей школе хотя бы, – каждый день сталкивался бы с сочувствием к себе, твердо знал, что может рассчитывать на отзывчивость… Скажите, могла бы ему прийти тогда в голову мысль – убью ненавистного отца?..

Сулимов, подобравшись, сидел, озадаченно помигивал. Аркадий Кириллович решительно ответил за него:

– Любая другая, но только не эта!

– М-да-а… – протянул Сулимов.

И наступило долгое молчание. Со стены улыбчиво сияла календарная золотая осень, за неприютно-черным окном монотонно и суетно трудился непрекращающийся дождь. У Аркадия Кирилловича вновь свинцово обвисли складки лица. Сулимов пошевелился.

– Пора мне и честь знать… Но еще вопросик, если позволите, на прощание: ту игру, о какой вы мне рассказывали… кончите или как?

– Игру нашу закончил Коля Корякин.

– Охоту отбил, что ли?

– Перед необходимостью поставил – ищите путь друг к другу. А это уже не игра, это серьезное.

Аркадий Кириллович устало смотрел на свои руки, крупные, отдыхающе лежащие на столе.