Аделаида Котовщикова - Кто бы мог подумать?

— Видать, оставил ты там кусок сердчишки-то своего, а? — добродушно промолвила бабушка и почему-то вздохнула.

Молча Матвей смотрел на шоссе за окном автобуса. Матово поблескивал на солнце асфальт. Серо-фиолетовая лента шоссе извиваясь убегала вдаль.

— Вот, значит! — Генка Круглов поправил очки. — Придётся тебе, Дёмин, заняться звёздочкой. Раз Иванова уехала.

Хороший парень Генка. Математик — будь здоров! В шахматы на последнем турнире двух семиклассников обыграл. А главное — очень свой, товарищ: ни перед кем не задаётся, никогда не кривляется. Не зря его выбрали председателем совета отряда.

Однако сейчас вечное Генкино «вот, значит» показалось Косте глупецким и неуместным.

— Ничего не «вот, значит», — сказал Костя строптиво. — Не хочу, и всё тут! Это девчонкино дело. Дайте другое поручение.

— Да Костя, это же легко! — Света Кольцова улыбнулась подбадривающе и снисходительно. — Маленькие — они хорошие, послушные. Будешь с ними альбом клеить. Я тебе помогу.

Света второй год октябрятская вожатая. Ещё когда учились в четвёртом классе, возилась с первоклассниками. Ей, конечно, легко.

— Какой ещё альбом? — Костя метнул на Свету возмущённый взгляд. — Не желаю!

Наташа Терехова оторвалась от книги:

— Так ведь договорились уже. Пионер должен подчиняться решениям совета отряда. И неважно, что другие октябрятские вожатые девочки. Для разнообразия пусть будет мальчик.

И эта командует! Читала, впившись в книгу, будто она одна дома, а не в классе на заседании. И вот высказалась. А ещё редактор стенгазеты!

— Отчего бы тебе, — ехидно сказал Костя, — на руках не походить, а не на ногах? Для разнообразия?

Терехова хохотнула, захлопнула книгу и вскочила:

— Ах, как остроумно! Вот нарисуем на тебя карикатуру: ходишь вверх ногами. И напишем: «Разнообразие по методу пятиклассника Дёмина». Я пошла. Уроков тьма-тьмущая. А мне ещё за Соней в детсад идти. — Вильнув косой, как лиса хвостом, Терехова решительно направилась к двери.

Света Кольцова устремилась за ней, на ходу крикнув:

— Костя, приходи завтра во второй класс, слышишь? На большой перемене.

— Не злись! — немного виновато сказал Генка и поправил очки. — Правда некого было назначить. Все так заняты: у кого музыка, у кого фигурное катание…

— А я, значит, без талантов, так меня куда хочешь пихай? — свирепо спросил Костя.

Да пусть его хоть пнём считают, но отказаться-то от такого нескладного поручения не удалось — вот в чём досадища!

— Ну что ты, Костя! При чём тут — без талантов?

В дверях показалась уборщица тётя Клаша:

— А вы, часом, не прозаседались?

Насупленный и мрачный, Костя зашагал в раздевалку. И не обернулся на призывы Генки Круглова:

— Подожди! Вместе пойдём.

Домой Костя шёл самой дальней дорогой. От огорчения. Брёл по деревянному тротуару, гнал ногой ледяшку и думал о своей горькой участи.

Тряпка он, недотёпа, и больше никто. Ну как это не суметь отказаться от того, чего делать ни за что не хочешь? Он не знает, как и подступиться-то к малышам.

Костя споткнулся о наледь и чуть не упал. Всё-таки удержался на ногах. Огляделся рассеянно.

Всё кругом белым-бело: деревья, крыши домов, тротуары, сугробы по обочинам. Заснеженный их городок будто потонул в тумане. Облака нависли — словно мягкое одеяло над головой. Часа четыре, а уже сумрачно. Кое-где окна — жёлтые, яркие заплатки на белесом фоне. Небо серое, и лишь в одной стороне разметалось зарево. Это — отсветы над заводом, сердцем их городка. Там кипит жизнь. Там, на заводе, отец…

А здесь тишина, сугробы, безлюдье. Всё под стать Костиному настроению, смутному, как этот туман.

Работать вожатым он, конечно, не станет. Просто не пойдёт к второклассникам, да и всё. Его будут ругать, упрекать. Может, и в стенгазете Терехова продёрнет. Неприятно, конечно. Но не он первый, не он и последний. Кого не ругают за невыполненное поручение?

Папе придётся сказать: «Вот, волыню…» Папе-то он обо всём рассказывает. Ругать папа его не станет. Он никогда не бранит ни его, ни маму. Это мама шумно расстраивается, если Костя принесёт двойку или замечание в дневнике. А папа просто скажет что-нибудь такое… необидное, но почему-то Костя сразу поймёт, что папа его не одобряет. И непременно папа улыбнётся, усмехнётся, а то и рассмеётся. А ты всё равно понял, если папа недоволен.

Удивительный, в сущности, человек его отец, Родион Макарович Дёмин. Всегда спокоен, весел, никогда не унывает, не ворчит. Мама с Костей, бывает, дуются, жалуются на что-нибудь. Им с мамой часто то не так, другое не этак. А папа скажет им бодрым голосом, в котором сквозит усмешка: «Мужайся, братва!» И тогда самому станет смешно, потому что «мужаться» из-за двойки или из-за протечки потолка как-то даже глупо, по пустякам — мужаться.

Вот папе и верно надо было мужаться, то есть обладать мужеством, притом совсем мальчишкой: он был всего года на полтора старше, чем сейчас Костя. Подумаешь о том, что с папой было тогда, в тринадцать лет, и просто поражаешься, как может отец быть всегда весёлым, выдержанным после всего того, что выпало на его долю.

Фашисты сожгли родную папину деревню, а жителей угнали в Германию. В товарных вагонах, наглухо закрытых, везли, как скот. По дороге мать папы и младшая сестрёнка умерли, отец ещё раньше погиб на фронте, получили похоронку.

И оказался папа-Родька в батраках у фермера. Повезло фашисту покалечить ногу, и топал он не по фронтовым дорогам, а по собственной ферме. Наравне со взрослыми «восточными рабами», а больше — «рабынями» папа-Родька чистил коровник и свинарник; сгребал, кидал вилами на подводу и возил навоз; ходил за лошадьми. С польками и словачками изъяснялся кое-как, первое время они еле друг друга понимали. Один на чужбине, почти без языка…

Но как, ни худо было папе-Родьке, другому человеку, рядом с ним, было куда хуже.

Не человеку, вернее, а человечку.