Владимир Железников - Чучело-2, или Игра мотыльков

Нет, не идет, про нее так сказать нельзя, она летела над землей, одна нога в воздухе, а другой она еле касалась земли и тут же отрывала ее. Скажешь, я придумала, но это чистая правда. Не успела я опомниться и что-нибудь сообразить, как она остановилась рядом, обняла Кешку, а тот сказал: „Здравствуй, мама!“ Она окинула меня внимательным взглядом, поздоровалась со мной, потом говорит: „Кешка, милый, я по тебе так соскучилась! — Повернулась ко мне: — Извините…“ Мол, нам не до вас. И они ушли. А он мне даже ни полслова после нашей длинной беседы. Я потом увидела их, когда шла к дыре в заборе, они сидели на скамейке, перебивая друг друга, смеялись и весело трепались. Только что ругал ее, а теперь все было наоборот. Что ты на это скажешь?

И все-таки он чудик, говорю тебе. Если он к тебе прорвется, ты с ним поговори, не отворачивайся и не прогоняй. Уйми свою гордыню, подруга, мой тебе совет. Чувствую, он хороший, только его окружает тайна.

Да, так насчет главного врача. Меня, конечно, к ней не пускали, но я проскочила на дурочка, шмыгнула в открытую дверь, и все. Секретарша, злющая старуха, ворвалась следом и кричит: „Эмма Ивановна, это хулиганка! Она без разрешения“.

А я как закричу на нее: „А не пропускать меня целую неделю — это что?“

И смотрю в прозрачные очи главной. Ну, я тебе скажу, она тоже тип. Ты, конечно, с нею встречалась? Помесь крокодила и лисы. Она когда узнала, что я к тебе, сразу усадила меня в кресло, чаю с печеньем предложила. Представляешь?!

„А вы кто ей?“

„Подруга, — отвечаю, — одноклассница, вместе проучились восемь лет“.

„Дружили?“

„Не разлей вода“, — отвечаю.

„А теперь?“ — спрашивает.

„Теперь я в училище“.

„Значит, вы когда-то дружили, и ты поэтому решила ее навестить?“

„Почему, — отвечаю. — Мы и сейчас не разлей вода“.

И вот тут она стала меня про твои привычки расспрашивать, про то да про се, ласково заулыбалась, слова как из соловьиного горлышка вылетали.

„Ох, — думаю, — охмуряют, хотят сделать стукачом, хотят, чтобы я раскололась и что-нибудь рассказала про тебя им необходимое“. Я же тебе говорю, она сколопендра, но сама виду не подаю, что догадалась, тоже вежливо улыбаюсь и прошу:

„Пропустите меня к ней, пожалуйста. Я ее повеселю“. — Это тебя, значит.

„Нет, не имеем права: ее отец возражает. Говорит, вы на его дочь дурно влияете“.

„Лично я? — спрашиваю. — С чего это вы взяли?“

„Лично про тебя он ничего не говорил, — ответила она, — но, с другой стороны, ваши дороги разошлись. Ты — в ПТУ, она осталась в школе. Что между вами общего?“

„А это уже не ваше дело!“ — разозлилась я.

И тут я совсем сорвалась, не выдержала. Заорала: „Что я, прокаженная, что ли, раз учусь в ПТУ?! Думаете, раз там, то бандитка или проститутка, да?! А у меня все органы нормальные, и я не заразная, учусь на повара, и нас все время проверяют!“

В общем, как понимаешь, мы ни до чего не договорились, друг друга не поняли и разошлись. Между прочим, странно: твой отец ни разу не разговаривал со мной, а сделал такие неприятные выводы.

Ну, ладно, поживем — увидим. А пока, дорогая подруга, поправляйся и укрепляй свое здоровье. Как видишь, без крепкого здоровья у нас не проживешь. Твоя Зойка».

… Письмо оказалось длинным и напомнило Зойке о многом, о чем бы она не хотела знать. Зойка спрятала письмо в конверт, старательно заклеила, чтобы там не вздумали прочесть. Она слышала, что врачи в психушках читают письма больных.

… Последние две недели Зойка сама не своя — Костя вернулся. Они его вместе с Лизой встретили на вокзале, привели домой к праздничному столу. Зойка заметила, что это было совсем некстати — Костя поковырял безразлично вилкой в салате, сказал, что ему охота спать, и завалился на тахту, повернувшись к ним спиной. Спина у него была худая, и Зойка поймала себя на том, что вслух считает его позвонки, которые выпирали сквозь рубашку. Лизок моргнула ей, и Зойка слиняла. Пришла домой и стала ждать: а вдруг он отоспится и позвонит.

Так прошли две недели. Зойка ни о чем не могла думать, только о Косте. Целыми днями дежурила у телефона или стояла у двери, стараясь подкараулить, когда он уходил или возвращался, часто пропускала занятия в училище. Иногда она проникала к ним в квартиру: ей необходимо было увидеть Костю. Но ничего хорошего из этого не получилось.

… Зазвонил телефон. Он разорвал позднюю вечернюю тишину. Зойка как бешеная бросилась, чтобы опередить Степаныча: а вдруг ей звонил Костя? Отца она чуть не сбила с ног, протаранила его, откинув в узком коридоре к стене, он едва устоял на ногах.

— Алло! — звонко сказала Зойка с надеждой в голосе.

Ей ответил совсем не Костя, а какой-то нереальный, тихий, далекий голос. Но она все равно почему-то выкрикнула:

— Костик, я тебя слушаю!

— Привет, Зойка, — ответил голос. — Ты что, совсем ку-ку?

Зойка узнала: Глазастая! Ну конечно, она, но не поверила, что это возможно. Ведь только вчера она отвозила ей в больницу передачу, и там все было глухо. Глазастая сидела за решеткой и под ключом. Кешка, по ее просьбе, сбегал к Глазастой, попросил, чтобы та написала записку, но к Глазастой ему прорваться не удалось, и записку та не написала.

Зойка неуверенно спросила:

— Глазастая?

— Ну я…

Зойка обрадовалась, засияла:

— Тебя выпустили?

— Нет, — ответила Глазастая все тем же тихим голосом. — Здесь автомат на лестнице.

— Автомат? — удивилась Зойка. — А что же ты раньше не звонила?

Глазастая помолчала, потом нехотя призналась:

— Двушек не было.

— Ну ты даешь! Я бы тебе их сколько хочешь накидала. У меня их навалом.

Глазастая не ответила. Зойка испугалась, что та бросила трубку, и закричала:

— Эй, Глазастая, ты где?… Что молчишь?

— Тут я, тут… Про двушки сочинила. Не хотелось звонить. Язык не ворочался.

Зойка примолкла, не знала, что сказать.

— Ты мне нужна для одного дела, — начала Глазастая. — У меня идея. Ты должна мне помочь.

— Сейчас или когда выйдешь? — спросила Зойка. — Я готова.

— Сейчас, — ответила Глазастая и добавила шепотом, по слогам: — Я должна отсюда сорваться. Мне Колю надо спасать…

— Усекла, — испуганно произнесла Зойка, лихорадочно соображая, что все это значит.

В коридор выглянул Степаныч:

— Зойка, не грызи ногти. Кому говорят! Уши оборву!

— Отстань, — отмахнулась Зойка.

У нее в голове роилась сотня вопросов: почему Глазастая не может просто выписаться, неужели еще не поправилась, неужели снова может перерезать себе вены, и что на все это скажет ее отец, и куда она собиралась срываться? Но ничего этого она не спросила — не хотела огорчать Глазастую вопросами. «Когда захочет, сама все расскажет», — подумала Зойка.

— Хорошо бы еще Самурая подключить, — попросила Глазастая.