Леонид Пантелеев - Честное слово (сборник)

Володька слышал, конечно, но ничего не ответил. Он лежал на своей постели, уткнувшись лицом в мокрую от слёз подушку, и, отчаянно шмыгая носом, думал: «Утоплюсь лучше, а не пойду…»

Спал Володька плохо, всю ночь видел во сне мельницу, на которой его почему-то должны были смолоть в муку, то и дело ворочался, всхлипывал, даже кричал несколько раз, а утром проснулся с тяжёлой, как чурбан, головой и опять первым делом подумал, что лучше утопится или даст руку себе отрубить, чем пойдёт извиняться к учительнице.

А за окном, как нарочно, как в насмешку над Володькиным несчастьем, празднично, по-летнему светило солнце.

Бывают — в октябре и даже в начале ноября — такие денёчки, когда лето, которое по календарю уже давно кончилось, вдруг неожиданно и ненадолго возвращается на землю, как будто проверить: всё ли здесь, на земле, в порядке, не забыло ли, не оставило ли оно здесь что-нибудь?… На земле, конечно, всё в полном порядке: и снег уже кое-где лежал, и заморозки были, и урожай весь собран и лежит в колхозных закромах, а солнце всё-таки целый день сторожем ходит по голубому чистому небу, неярко светит, нежарко печёт и золотит, красит всё, что не успело увянуть и догореть — в лесах, в садах, на пажитях и в огородах.

Вот именно такой славный денёк, Володьке на смех, и выдался сегодня.

Встал Володька мрачный, по привычке, не думая ни о чём, проделал всё, что положено ему было делать: кое-как напялил на себя невычищенную, грязную одежду, кое-как, нехотя поплескался под рукомойником, с отвращением расчесал перед зеркалом свой кудлатый петушиный вихор, собрал учебники, запихал в сумку кусок хлеба и несколько картошек, потом подумал и сунул туда же тупой обеденный нож.

«Ладно, пригодится», — сказал он себе, хотя и сам не знал, зачем ему может пригодиться тупой ножик.

Отец уже давно встал, отзавтракал и теперь работал во дворе.

Володька хотел уйти незамеченным, не попрощавшись, но услышал, как тюкает за окном отцовский топорик, подумал, что, может, видятся они с отцом в последний раз, пожалел и себя и отца и нарочно пошёл напрямик через двор, а не через крылечко.

— Ну, что? Собрался? — встретил его отец.

— Собрался, — угрюмо ответил Володька.

Отец оглядел его с головы до ног и, рассердившись, всадил свой топор в бревно, которое подтёсывал.

— Ты что, в школу идёшь? — сказал он. — Или ворон пугать собрался?

Володька стоял, опустив голову, и грязным носком ботинка ковырял золотистую сосновую щепку.

— Я говорю: ты что, в мусорщики записался? А ну, иди почистись, в порядок себя приведи… Кажется, ещё в школьниках пока числишься…

Володька покорно вернулся домой, почистил щёткой штаны, поплевал на ботинки и той же щёткой почистил и ботинки.

Отец вошёл в комнату, бросил в угол топор, посмотрел на мальчика и повеселевшим голосом сказал:

— Ну, вот… Хоть на человека более или менее стал похож. Так не забудь, что я говорю… Как следует, по-солдатски, виноват, дескать, признаю свою ошибку, извините меня… Слышишь?

— Слышу, — буркнул Володька, а сам про себя подумал: «Ладно, дожидайся, пойду я тебе извиняться».

Подтягивая на ходу длинную лямку своей холщовой сумки, он вышел на улицу.

Солнце ослепило его. Он зажмурился и, сдерживая вздох, невольно подумал: «Ох, ну и денёчек же!»

Хорошо, ничего не скажешь, идти в такой славный денёк в школу или из школы, с работы или на работу, если на душе у тебя легко, если совесть твоя чиста и вообще всё у тебя в порядке. А если на душе у тебя скребут кошки, а на совести лежит камень в полтора центнера весом, нет, лучше бы не было ни солнца, ни ясного неба, ни воробьиного щебета. Лучше уж пусть ночь будет и луна не светит.

«Куда ж мне идти? — задумался Володька. И, подумав, решил, как в сказке: — Пойду куда глаза глядят».

А так как глаза его глядели в это время налево, то он и пошел налево.

И вот, не успел он сделать и двадцати шагов, как навстречу ему откуда-то из-под ворот выскочила вчерашняя рыжая собака.

Узнав мальчика, с радостным дружелюбным лаем кинулась она ему на грудь, и, не успей Володька оттолкнуть её, она непременно лизнула бы его в щёку.

— Уйди! — закричал Володька, замахиваясь на собаку сумкой. — Ещё чего выдумала! А ну — кому говорят! Пошла домой!

И изо всей силы он ударил собаку своей плотно набитой сумкой.

Собака жалобно взвизгнула и юркнула в подворотню.

И тут Володька вдруг вспомнил, что у собаки никакого дома нет, что это бродячая, безродная собака.

«Такая же, значит, как и я, безнадзорная», — подумал он и вдруг почувствовал что-то вроде нежности к этой маленькой бездомной дворняжке. Ему стало жаль её.

— Эй… как тебя… Шарик! — позвал он.

Собака не отзывалась. Он посвистел ей. Собака высунула из-под ворот лисью мордочку и выжидающе смотрела: дескать, зачем зовёшь? По-хорошему или опять драться будешь?

— За мной!.. Шарик! — крикнул Володька и пошёл не оглядываясь.

«Побежит или не побежит?» — думал он, и теперь ему страшно хотелось, чтобы собака побежала.

Свернув за угол, он сделал несколько шагов и, не останавливаясь, оглянулся.

Собака мелкой рысцой трусила за ним, помахивая пушистым хвостиком.

— За мной! — крикнул он и хлопнул себя по ляжке.

В несколько прыжков собака догнала его, подскочила и лизнула в руку.

— Вот дура, — сказал он, усмехаясь и вытирая руку о штанину.

И, наверно, собака поняла, что сказал он это в шутку, без злобы. Так же беззлобно она несколько раз тявкнула на него, перебежала на другую сторону и лизнула Володьку в другую руку.

— Ладно, идём. Нечего тебе, — сказал он и опять тяжело вздохнул, потому что шёл он куда глаза глядят, а очень плохо идти куда глаза глядят, если перед глазами этими нет никакой цели.

Ларёчница уже открыла свой универмаг и развешивала над прилавком колбасы и баранки. Проходя мимо, Володька нарочно ускорил шаги и отвернулся. Собака же, наоборот, оживилась, хвостик её заюлил, и, догнав мальчика, она несколько раз заглянула ему в глаза, как бы спрашивая: «Ты что, разве забыл? Здесь же очень вкусный хлеб дают».

— А ну её, — сердито сказал Володька. — У нас свой хлеб есть. Даже лучше ещё.

Так же, не останавливаясь, проскочил он мимо ворот мельницы, откуда в это время выезжали груженные мешками подводы.

Не задерживаясь, прошёл он мимо плетня яблоневого питомника, за которым дымились костры, перекликались молодые голоса и мелькали цветастые платочки работниц…

За питомником посёлок кончался, начинались поля. Здесь было ещё просторнее, ещё синее было небо над головой, ещё ярче блестело солнце в не подсохших с вечера лужах, звонче и голосистее гомонили птицы в придорожных кустах.

Шарик был счастлив. Ещё бы! Может быть, первый раз в жизни сегодня этот бездомный пёс гулял, а не просто бегал. Первый раз в жизни он чувствовал рядом с собой хозяина, а не просто человека, готового в любую минуту ударить его, прогнать или обругать. По всему видно было, что Шарик наслаждается. Он занимался своими собачьими делами — носился за птицами, обнюхивал чьи-то следы на дороге, останавливался у столбиков и пеньков, а сам то и дело оглядывался, не выпускал из виду Володьку и смотрел на него счастливыми, умильными и преданными глазами.