Геомар Куликов - Как я влиял на Севку

Я постарался улыбнуться. Получилось это, наверно, неважно, потому что слёзы по бабушкиному лицу побежали быстрее. Но я постарался ещё больше и сказал:

— Ничего особенного. Ты всё говорил, что я ни разу с синяком не пришёл. Вот, пожалуйста. По заказу.

— Ты, брат, явно перестарался, — сказал папа.

— Ну, вот, — сказал я, — на тебя не угодишь. То тебе синяки подавай. А пришёл с синяком опять плохо. Может, теперь скажешь, совсем не надо?

— Отчего не надо, — сказал папа. — Пожалуйста, только размером поменьше.

— Ладно, — сказал я, — постараюсь. Если, конечно, получится. Сам понимаешь, не только от меня зависит.

— И они ещё могут шутить! — дрожащим голосом проговорила мама.

— Кстати, где это ты ухитрился? — спросил папа.

Я давно ждал этого вопроса.

Мне нужны были коньки. Коньки и клюшка. Не мог же я каждый раз брать их у Эдика. Да и он не тысячу лет будет болеть своей ангиной. Но я понимал, если я сейчас скажу, что меня треснули на хоккейном поле, ни коньков, ни клюшки мне ни за что не купят. Мама не даст. Умрёт, а не даст. И я посмотрел своим, единственным теперь зрячим глазом в пространство между папой и мамой и твёрдо сказал:

— Упал… На улице. Поскользнулся и упал.

В школу меня не пустила мама.

— У ребёнка воспалительный процесс, — сказала она. — Застудит, будет хуже. Пусть посидит денёк-другой дома.

Папа промолчал. Я тоже. Когда речь идёт о моём здоровье, спорить с мамой бесполезно.

Но мне надо было идти на тренировку. Первую в своей жизни.

Я дождался, когда мама уйдёт на работу и сказал бабушке, будто между прочим:

— Я к товарищу. На полчасика.

— Ишь ты, чего выдумал, — сказала бабушка. — Его в школу не пустили, а он по приятелям будет разгуливать!

— Ладно, — сказал я, — а в библиотеку я имею право сходить?

— Господи! Что за настырный ребёнок, — сказала бабушка. — Кто ж тебя такого на улицу отпустит? Я из ума ещё не выжила покуда. Ты на себя в зеркало погляди…

Мне нечего было смотреть в зеркало. Я видел себя утром. Когда умывался. Прямо тип из витрины «не проходите мимо!»…

И сколько я ни увивался вокруг бабушки, сколько ни ныл, на улицу она меня не отпустила.

Я потерял всякую надежду вырваться из плена, когда бабушка принялась давать наставления насчёт обеда.

— А разве ты уходишь? — спросил я.

— Ухожу, — сказала бабушка, — до вечера ухожу.

— Жаль, — сказал я и опустил вниз свой единственный зрячий глаз. — Очень жаль. Но ты не беспокойся. Поем и даже посуду вымою. Делать всё равно нечего. А потом, книжку почитаю. Замечательная книжка попалась. Про шпионов. За неё как сядешь — не оторвёшься. Целые сутки будешь читать и не надоест.

Я лёг на диван и раскрыл книжку.

С порога бабушка сказала:

— Чтоб зря дверью не хлопал, я тебя снаружи на ключ запру.

— Да ты что?! — подскочил я. — Вдруг… вдруг срочно нужно будет дверь открыть, а я на замке…

— Какая же такая срочность может быть? — спросила бабушка.

— Мало ли… — сказал я, лихорадочно соображая, что бы такое придумать. — Мало ли что может случиться… Например, пожар… Ну да, самый обыкновенный пожар. Так что ж, прикажешь гореть вместе с диваном и табуретками? Или прыгать без парашюта с пятого этажа?

— Господи! — всплеснула руками бабушка. — И чего только мелет?

Но я видел, видел собственным глазом: сейчас ключ останется по эту сторону двери и тогда…

Мой глаз, наверно, меня и выдал. Бабушка покачала головой:

— Хочешь старуху провести, бесстыдник. Оставлю ключ Ефросинье Кузьминичне. Надо будет, постучишь в стенку, — откроет.

Хлопнула дверь, щёлкнул ключ и я остался, как узник в темнице: один и под замком.

Первым делом я забросил под стол книжку. Мне не хотелось читать про глупых выдуманных шпионов.

Мне хотелось на улицу. К Севке, к капитану, к моей команде.

Но я понимал: сегодня это никак невозможно.

И я принялся мечтать.

Буду тренироваться. Каждый день. Каждый час. Каждую свободную минуту. Слава обо мне пройдёт по всем дворовым командам. Посмотреть на меня будут собираться толпы мальчишек с соседних улиц. Однажды возле хоккейной площадки остановится высокий человек с седеющими висками и весёлыми молодыми глазами. Он долго будет следить за игрой, а когда она кончится, выйдет на лёд и попросит у первого попавшегося мальчишки:

— А ну-ка, дай на минутку клюшку!

Мальчишка пожмёт плечами и отдаст клюшку человеку. А он кивнёт мне и скажет:

— А ну-ка, вставай в ворота!

Я тоже пожму плечами и встану в ворота.

Человек сильным ударом пошлёт в ворота шайбу. Это будет очень трудно, но я её поймаю.

Человек пошлёт ещё раз.

Я поймаю опять.

И так долго-долго.

Потом человек вытрет со лба пот, улыбнётся и скажет:

— Давай знакомиться. Я тренер сборной Советского Союза по хоккею. Во взрослую тебе рановато, по возрасту, конечно. А в молодёжную — приглашаю. Вполне официально.

Все ребята, как один, пораскрывают рты, а я небрежно скажу:

— Что ж, лично у меня возражений нет. Только я буду выступать за свою команду, — я кивну в сторону Севки, капитана и остальных.

— А ты хороший товарищ! — похвалит тренер сборной. — Таким и должен быть настоящий спортсмен.

Я так размечтался, что не сразу услышал, что меня зовут с улицы.

Подбежал к окну — внизу вся команда надрывается в один голос:

— Кос-тя! Кос-тя!

Увидев меня, ребята замахали клюшками и закричали что-то вразнобой.

— Не понимаю! — помотал я головой. — Ничего не понимаю.

Капитан собрал всех ребят в кружок, взмахнул рукой и они хором закричали:

— Вы-хо-ди! Вы-хо-ди!

Я показал на забинтованную голову и заорал что было сил:

— Не мо-гу! За-пер-ли! Зав-тра обя-за-тель-но!!!

В стенку мне сердито постучали соседи. А снизу донеслось:

— Вы-здо-ра-вли-вай! Мы те-бя ждём!!! Вы-здо-рав-ли-вай!!!

Ребята ушли. Я спрыгнул с подоконника. Я не мог больше лежать на диване.

Вместе со всеми мне только что кричал и махал клюшкой Эдик. Я был рад, что он выздоровел. Но где взять теперь коньки и клюшку?

В передней лежали мои старые ботинки с коньками.

Я достал коробку. Стряхнул пыль. Развязал бечёвку.

Через полчаса я легонько цокал коньками, разгуливая по комнате. Я был мокрым, словно вылез из ванны и забыл вытереться, и на каждом шагу морщился от боли. Зато теперь я мог выйти на лёд на собственных коньках.