Юрий Дьяконов - ...Для того, чтобы жить

Когда Галя Студенцова зачитала проект резолюции, вскочил Ванька Руль:

— Чего это там так гладко написано? Вот видите — «Пионерская правда». Слушайте, что она пишет: «Ежедневно в редакцию поступают десятки протестов против зверского убийства… Со всех концов Советского Союза приходят эти протесты. В них пионеры и школьники требуют расстрела кулаков — убийц пионеров». Вот и нам нужно так прямо и сказать!..

После того как резолюцию подписали все присутствующие, ее отправили в краевую пионерскую газету «Ленинские внучата».

Оставшиеся до праздника шестидневки пролетали стремительно, как курьерские поезда. Суток явно не хватало. Занятия в школе, пионерские, домашние дела, уроки, репетиции оркестра и тренировки, тренировки. Каждую свободную минуту Олег использовал, чтобы поиграть на своем красавце корнете-а-пистоне.

Возвратясь из школы, он брал корнет с сурдинкой, сделанной Валей, шел в чуланчик, зажигал коптилку и играл до десяти, а когда и до полуночи. Мерзли пальцы: чуланчик не отапливался. Глаза еле различали ноты: коптилка светила слабо. Но все это пустяки. Главное — он играл! Мягко, чуть слышно звучал корнет. Он играл и сам чувствовал, что с каждым разом получается все лучше…

Наконец настало шестое ноября. Прихватив черную сумку с корнетом и приказав Мишке до прихода мамы из дома никуда не отлучаться, за полтора часа до срока он побежал в клуб.

Подтянутые, принаряженные, с начищенными до золотого сияния трубами почти все оркестранты уже были в сборе. Не выдержал, минут за сорок раньше пришел и сам Трофимов.

Ребята рассматривали в фойе портреты ударников завода.

— Глянь, Олег. Это же портрет дяди Гриши! — громким шепотом сказал Сенька. — Как он сюда попал? Ведь он завклубом…

— Вот те на! — обернулся к ним пожилой мужчина. — Григорий Степанович и есть рабочий и самый настоящий ударник труда. Клубом он по доброй воле заведует. Нанимались тут всякие проходимцы. Пришлось выгнать. Тогда завком и попросил его клуб принять. А работает он у нас в механическом. Токарем.

— Он и нам в школьную мастерскую помог токарный станок достать! — вспомнил Олег.

— Помог! — усмехнулся рабочий. — Да он его по винтику, по шестереночке с комсомольцами собрал. Хотели в утиль сдавать. Считай, одна станина-то и была целая.

— Как же он все успевает?.. И без руки же!..

— А вот так. Ну, приспособления кой-какие к его станочку мы, конечно, сделали. Да не в этом суть. Главное, человек он какой! Ведь у него, — рабочий оглянулся и, понизив голос, сказал: — несчастье у него, ребята. Белогвардейцы всю семью в хате сожгли… Вот Гриша и старается всегда на людях быть. Домой, считай, только спать и ходит…

А через несколько минут к ним подошел сам дядя Гриша:

— Привет музыкантам! Все в сборе?.. Ну и добре. Что вы на меня уставились? — удивился он. — Главное — не робейте!

Второй раз за вечер удивил мальчишек Григорий Степанович. Он и будто не он. Перед ними стоял среднего роста человек в военном френче, с маленькими усиками. А над левым карманом отсвечивал рубиновой эмалью орден боевого Красного Знамени.

Сколько раз Олег представлял себе момент их первого выступления. Но когда Григорий Степанович по поручению завкома объявил торжественное собрание рабочих и служащих завода имени Октябрьской революции, посвященное пятнадцатой годовщине Великого Октября, открытым, у него задрожали руки.

Торопливо вскинул корнет к губам, и только предостерегающий взгляд Трофимова остановил, не дал выскочить вперед, начать раньше времени.

Капельмейстер взмахнул палочкой. Тишину зала заполнили первые величественные звуки «Интернационала». И, догоняя их, сотни вставших единым порывом людей запели гимн:

Первый куплет Олег играл совершенно автоматически. Пальцы сами нажимали клавиши. Голоса своего корнета он не слышал. Да и никто из ребят не слышал своих труб. Только по улыбающемуся лицу Трофимова, который иногда отнимал от губ свой корнет, они понимали, что все идет нормально, и постепенно успокаивались, приходили в себя.

Когда угас последний звук, и все опустились на свои места, души мальчишек опалило восторгом. Они были готовы закричать «ура». Но Трофимов и тут предостерег: подмигнул и показал рукой — спокойно. Переглядываясь, озорно поблескивая глазами, ребята поерзали на стульях и затихли…

После торжественного собрания и перерыва публика повалила в зал смотреть концерт самодеятельности. А оркестрантов пригласили в столовую. Веселые молодые девушки мигом поставили перед ними по глубокой тарелке румяной жареной картошки с двумя котлетками сверху и двумя кусочками ослепительно белого хлеба, по бутылке наилучшего из известных ребятам напитков — ситро «Крем-сода».

— Ох ты-ы! Картошка на сале… Слышишь, как пахнет!.. И котлеты, братва, мясные! — радовались мальчишки.

Они дружно навалились на еду. А девушки тем временем положили перед каждым по объемистому кульку. В них оказались подарки: сатиновые галстуки, круглые коричневые пряники с начинкой из арбузного меда, нардека, фруктовые карамельки и по паре шоколадных конфет «Турксиб».

Шипела пузырьками, искрилась в стаканах «Крем-сода». Хрустели на зубах конфеты. За столом стало весело. Олег вместе со всеми накинулся на еду, но ел одну картошку, а котлеты и белый хлеб оставлял на потом, двигал и двигал к краю тарелки. «Эх, Мишку бы сюда!» — подумал он. Накрыл котлеты хлебом и аккуратно завернул в газету.

Заметив это, Сенька поперхнулся. А когда откашлялся, сказал:

— Я тоже хотел… Все время думал. А как стал «Крем-содой» запивать, так и забыл.

— Как можно мама забывать?! — с упреком сказал Абдул, — Себя крепко любишь, да? — и с гордостью показал нетронутый кулек со сладостями для детей брата.

— И я конфет понесу. Она любит! — оправдывался Сенька. Закрутил полупустой кулек и спрятал от соблазна под стол.

Когда Олег с ребятами вышел из столовой, Мишка, будто услышав его зов, поджидал у входа в фойе.

— Держи, братишка. Тащи домой. Там с мамой разберетесь. Да не разворачивай. Растеряешь — голову оторву!

— Не-е! — пообещал он, заталкивая сверток за пазуху. — Лель, а потом я можно опять сюда прибегу?

— Ладно. Если мама позволит.

— Позволит! — Мишка подскочил от радости и, набирая скорость, скрылся за углом…

Ну и сыграли же они, когда начались танцы в фойе. Самые отчаянные танцоры сорвались с мест, едва оркестр заиграл краковяк. Его сменила стремительная наурская. А когда поплыли задумчивые звуки вальса «На сопках Маньчжурии» — у стен никого не осталось, танцевали все.

Обычно строгий, Трофимов был неузнаваем. Уж теперь-то его глаза не казались усталыми и сонными. То возьмет у Абдула его тенор, то у Ивана — баритон, то у Сеньки — альтушку. Он подмигивал ребятам, подбадривал. Даже сейчас продолжал их учить. Учил играть, учил держаться молодцом, не показывать виду, что тебе порой совсем нелегкой непросто.