Елизавета Драбкина - Баллада о большевистском подполье

Прочесав Москву, семеновцы принялись за рабочие поселки Подмосковья. Вьюжной, непроглядной ночью в канун рождества пришла очередь расправы с рабочими Покровской мануфактуры, неподалеку от Яхромы.

О приближении семеновцев стало известно заранее. В фабричном бараке собрался местный Совет рабочих депутатов. Молча и сосредоточенно слушали присутствующие роковую весть, сжимая в карманах рукоятки револьверов.

Председатель обратился к собравшимся с речью. Он звал к дальнейшей борьбе. Страстно убеждал, что победа правительства, фабрикантов и помещиков временная. Предостерегал против паники. Говорил, что никто из активных участников движения не должен делать попытки скрыться, ибо это приведет к репрессиям против рабочих. Оружие и патроны рекомендовал побросать в реку Яхрому, так как каждый револьвер и патрон семеновцы объявят приготовленными специально против них, и это послужит предлогом к расстрелам. Литературу сжечь. Все списки, особенно списки членов боевой дружины, уничтожить…

Часы пробили два. Это было время, на которое было назначено прибытие семеновцев.

Посмотрев в окна, все увидели внизу поблескивавшие штыки.

Семеновцы ворвались в барак. Начались допросы и порки, длившиеся до вечера следующего дня. И расстрелы, расстрелы, расстрелы…

Долго длилась расправа над подавленной Москвой. Старая участница «Народной воли», П. С. Ивановская, вспоминая, как она уезжала с первым поездом, выпущенным из Москвы после восстания, рассказывает:

Поезд уходил при самой тяжелой обстановке. Всюду щетиной блестели штыки, сновали, громыхая саблями, офицеры. В вагонах стояла жуткая тишина… На станции Голутвино по Казанской железной дороге не смолкли еще звуки залпов: там кончались расстрелы без разбора — каждого, на кого указывал перст негодяя…

Отношение народа к царю и самодержавию выразили слова сложенного тогда стихотворения:

Декабрьское вооруженное восстание в Москве было высшим пунктом первой рабочей революции в России, ее вершиной.

Почему же борьба не привела к победе?

Потому, отвечал Ленин, что массы были еще слишком разрозненны и не поддержали московских героев, которые с оружием в руках поднялись против царской, помещичьей монархии.

Какой отсюда следовал вывод?

Впасть в уныние?

Сложить руки?

Заявить, как это делали меньшевики: «Не надо было браться за оружие»?!

Отказаться от дальнейшей борьбы?

Ни в коем случае!

Вывод для большевиков мог быть только один: еще более решительно, энергично и наступательно браться за оружие. Еще настойчивее и самоотверженнее строить подпольную партию. Верить в грядущую победу. Быть такими, какими обязаны быть члены самой революционной, самой преданной рабочему классу и народу партии — партии коммунистов, партии большевиков!

Если б мы могли в какой-нибудь «машине времени» перенестись на шесть десятилетий назад, в Москву 1907 года, то, бродя по улицам, мы встретили бы необычную группу: впереди шагал бородатый человек, всем своим обликом похожий на профессора, а за ним — несколько студентов, несших нивелир-теодолиты. Время от времени они останавливались и производили съемки, результаты которых наносили на карту Москвы.

Если кто-нибудь спросил бы их, чем они занимаются, они ответили бы, что ведут опытные работы для изучения возможности и целесообразности измерения аномалии силы тяжести путем нивелир-теодолитной съемки. И при этом, вероятно, добавили бы, что на свои работы они имеют разрешение губернатора и градоначальника, которые приказали полиции оказывать содействие к осуществлении «замечательного научного открытии русских ученых».

Странное было, однако, это открытие. При обсуждении его на ученом заседании физико-математического факультета Московского университета ряд ученых, присутствовавших на этом заседании, ставили под сомнение его научную ценность и возражали против производства работ. Однако автор открытия решительно настаивал на своем, быть может, он был прав? Случается же, и нередко, что крупное научное открытие бывает отвергнуто представителями официальной науки.

Да, случается! Но почему же результаты этой съемки наносятся на карту не обычными в такой работе знаками, а какими-то таинственными загогулинами и закорючками? И почему наблюдательные пункты, в которых ведется исследование этой самой «аномалии силы тяжести», все, как один, расположены неподалеку от полицейских участков, телефонных и телеграфных станций, военных казарм и подобных пунктов? И, наконец, почему у некоторых студентов, ведущих съемку, такие грубые, покрытые мозолями руки, отнюдь не похожие на руки людей, занимающихся умственным трудом, а профессор, который должен бы вести себя с соответствующей важностью, хохочет и обращается со всеми запанибрата?

Сейчас мы можем дать ответ на все эти «почему».

Метод «изучения аномалии силы тяжести путем нивелир-теодолитной съемки» был не «замечательным открытием русских ученых», а остроумным ходом большевиков-подпольщиков.

«Съемка» эта производилась возле полицейских участков, телефонных и телеграфных станций, военных казарм и проходных дворов потому, что московским большевикам надо было точно знать расположение всех этих пунктов.

Группа, ведшая эту «съемку», состояла частично из студентов, частично же из рабочих-партийцев.

Таинственные значки и загогулины, наносившиеся на карту, были шифром, с помощью которого велась запись нужных московским большевикам сведений.

Сведения эти нужны были для подготовки нового вооруженного восстания.

Руководил всей этой работой замечательный большевик Павел Карлович Штернберг.

В блестящей плеяде старых деятелей нашей партии Павел Карлович Штернберг (партийная кличка «Лунный») занимает совершенно особое место. Он был ученым, к тому же астрономом, составившим себе имя работами по исследованию звездного неба: «О продолжительности вращения красного пятна Юпитера», «Прохождение Меркурия по диску Солнца», «Фотографические наблюдения двойной звезды у Девы».

Казалось бы, автор этих ученых трудов должен быть весьма далек от того, что происходит на грешной Земле. Но молодой ученый, увлеченный общим потоком революционного настроения в стране, все чаще отрывал свой взор от Юпитера и Девы и все внимательнее вглядывался и вслушивался в окружающую его жизнь. И настал момент, когда он пришел к выводу, что место его не только у телескопа Московской обсерватории, но также — и, быть может, прежде всего — в рядах борющегося пролетариата.