Лидия Некрасова - Некрасова Л. День рождения

— Ду-ду! — громко гудел он оттуда. — А Мака весь день просидела над листками бумаги. Карандаш, уткнувшись острым носом в белый лист, старательно выписывал палочки и буквы. Но палочки получались кривыми, а буквы — непонятными. Карандаш не слушался Маку. Она крепко зажимала его в кулак, но тогда получалось еще хуже.

Тетя Катя в двадцатый раз терпеливо складывала Макины пальцы.

— Старайся не давить, а то смотри, какой у тебя горбатый палец получается.

— Он уже болит! — сказала Мака.

— Ну так пожалей его! Не нажимай так сильно! Вот так веди, вот так, ровненько…

Низко нагнувшись над бумагой, Мака старалась приручить непослушный карандаш. Он все еще пытался выскочить из ее пальцев, но буквы уже делались похожими на те, которые нарисовала тетя Катя. Карандаш уже начинал слушаться Маку, и буквы строились одна около другой, одна под другой, палочки, лесенки, крендельки, кружочки…

— Смотрите-ка! — сказала маме тетя Кати, когда вечером мама зашла за Макой. — А мы тут грамоте учимся! Вон сколько бумаги исписали!

Мака с мамой вышли на улицу. Как чудесно все изменилось кругом! Как будто бы все было такое же, как раньше: и темные дома и снег на тротуаре. Но теперь, прямо перед Макой, освещенные электрическим светом, по стенам домов, по стеклам витрин бежали новые знакомые буквы. И от этого улица, знакомая улица, стала совсем другой.

Никогда раньше Мака не замечала красивых букв, веселых завитушек над дверями и над окнами. А теперь как будто бы волшебница тетя Катя сняла с них шапку-невидимку.

«Смотри, Мака, — сказала она. — Видишь, вот это буквы!» И теперь Мака видела их, замечала и хотела понять все, что ей могли сказать большие надписи.

На синей длинной вывеске, чуть-чуть навалившись друг на друга, желтели круглые буквы: «Булочная». Прямо на стене дома, над маленькой лавочкой, красовалась надпись: «Чай». Мама помогла Маке прочитать эти слова.

А на углу, над стеклом, за которым сидели старые Макины знакомые — разноцветные пузатые шары, были нарисованы на белой доске ровные четырехугольные буквы: «Аптека».

— Вот видишь, как хорошо! — сказала мама. — Ты до сих пор, как все неграмотные люди, аптеку узнавала по разноцветным шарам, а теперь прочитать можешь!

И Мака весело бежала по улице, крепко держась за мамину руку, задрав голову вверх, и старалась прочитать все, что написано было на давно знакомой улице.

Хлеб — это самая обыкновенная вещь. Его ешь и даже не думаешь о том, какой он на вкус. И вдруг совершенно неожиданно оказывается, что хлеб — это прекрасная вещь!

Мака узнала это в тот день, когда тетя Катя с утра до вечера вместе с Павликом и с Макой простояла в очереди. Только в сумерках они получили маленькую краюшку черного, плохо пропеченного хлеба. Но Маке показалось, что такого вкусного хлеба она не ела еще никогда в жизни.

Февральские короткие дни бежали быстро. Теперь почему-то все время хотелось есть. Иногда мама, идя на работу, ставила Маку в очередь за хлебом. Маку толкали и жали чужие сердитые женщины до тех пор, пока тетя Катя не отыскивала Макину голову среди чьих-то животов, корзинок и сумок.

— Мака, беги скорее греться, — говорила тетя Катя. — Дверь отперта. Беги скорее.

И Мака бежала через улицу к низенькому красному дому. На подоконнике сидел Павлик, прижавшись носом к стеклу, и смотрел на улицу. Около дверей завивался хвост еще одной длинной очереди.

— Не привезли хлеба, — говорили женщины. — Опять до вечера простоим…

— Вчера в эту лавку привезли, — говорил кто-то. — Только лавочники держат, чтобы потом подороже продать.

— Они наживаются, а мы голодаем!

Мака проталкивалась между злыми замерзшими людьми и открывала тяжелую дверь.

Очередь шумела под окнами. Женщины топали по тротуару ногами, стараясь согреться. Белый морозный пар поднимался над ними.

Потом вдруг толпа начинала двигаться и шуметь. Все начинали шевелиться.

Громкие и пронзительные доносились крики:

— Дайте хлеба!.. Кончайте войну!..

Тогда в круглых шапках, с шашками на боку, со свистками на длинных шнурах приходила нарекая стража — городовые и жандармы. Они толкали женщин и свистели. Они разгоняли очередь. И здесь, около дома, и ту очередь, которая тихо стояла на той стороне. Тетя Катя с мокрым и огорченным лицом, с пустыми руками возвращалась домой.

— Дайте хлеба… Дайте муки!.. — кричали на улице женщины.

И вдруг мука появилась. Белая мука. С треском вылетели стекла в доме, на котором было написано «Полицейское управление». Вылетели деревянные рамы. Из окон полетели стулья, бумаги, толстые папки, перевязанные тесемками. И густым белым облаком посыпалась мука.

Из дверей дома бежали обсыпанные мукой толстые городовые. Они бежали, придерживая шашки, разметая по улице муку.

За ними бежали люди, мужчины и женщины, бежали с громкими криками, размахивая руками.

— Воры! — кричали они.

— Награбили и спрятали!..

Кто-то выстрелил. Кто-то поджег дом. Видно было, как огонь растет и просовывает горячие языки под стены, под двери. Приехали пожарные. Большой струей полилась вода. Кругом растаял снег, и дом стоял страшный, черный, безглазый на черном голом тротуаре.

Поздно вечером вернулась мама. Они даже не пошли домой и остались ночевать у тети Кати. На улицах стреляли. Страшно было перебежать через дорогу. Ночью Мака проснулась от выстрелов. По лестнице мимо дверей шли, громко топая. Потом на чердаке стреляли.

— Это ловят городовых, — шепотом сказала тетя Катя. — У нас на чердаке спрятались.

И вдруг над головой что-то злобно и страшно затарахтело.

— Пулемет… — сказала мама. — Стреляют из дома на улицу.

Павлик тоже проснулся и заплакал.

Утром мимо дома пронеслись грузовики. Под ними задрожала земля. Задрожал старый дом. Но все-таки, как всегда, мама ушла очень рано. Тетя Катя шила. Мака и Павлик, не слезая с подоконника, смотрели на улицу. Стекла запотевали, но они протирали их ладошками.

На грузовиках ехали солдаты с ружьями, с красными флагами. По тротуару, приминая рыхлый снег, шли целые толпы людей тоже с флагами. Иногда толпа останавливалась, кто-нибудь влезал на забор или на фонарный столб и, размахивая рукой, говорил что-то. И все кругом махали руками.

— Долой царя! — кричал высокий усатый человек, прислонившись к фонарю. — Не нужно нам войны! Кончайте войну! — Человек вытягивал худую шею, торчащую из облезлого воротника.

Другой человек, в студенческой фуражке, протянув куда-то вперед руки, кричал: