Лидия Чарская - Смелая жизнь

– Вы любите меня, Зося?

– О, зачем вы спрашиваете это? Больше всех на свете люблю я Юзю и вас, пан Дуров! Бог тому свидетель!

– Но мы не можем обручиться, Зося… Это невозможно. Это невозможно, моя деточка, мой прелестный ребенок, потому что я… я…

Что-то словно мешало Наде выговорить роковое слово. Даже в жар бросило, и дыхание сперлось в груди.

А черные глазки широко раскрыты в ожидании этого слова, и ротик раскрылся от внимания и нетерпения. Она даже как будто побледнела немного, черноглазая, милая Зося.

И Надя побледнела. Ее глаза широко раскрытым взглядом впиваются в беленькое личико юной паненки. Вдруг густой румянец покрыл и смуглое лицо, и щеки, и лоб, и шею мнимого улана.

– Я девушка… – лепечет чуть слышно Надя, – девушка… как и вы… и Рузя, и Ядя…

На белом личике, увенчанном парой прелестных черных глазок, недоумение… испуг… глубокое изумление… трепет… Потом что-то неуловимое промелькнуло в нем, тронуло улыбкой алые губки и утонуло в беспредельной глубине черных очей…

Прошла секунда… другая… третья, и вдруг две тонкие девичьи ручки разом упали на плечи Нади и обвились вокруг ее шеи… Белое личико приблизилось вплотную… Губы шепчут, улыбаясь трогательно, счастливо:

– Девушка!.. Сестрица!.. Подруга!.. Ах, как это хорошо, как это прекрасно!.. Храбрая! Смелая, героиня!.. За Отчизну билась!.. Ах, пан Дуров… нет… пани… Ах! Я не знаю вашего имени… Кто вы?!

– Надя… Надежда… меня зовут Надей, – подсказывает смугленькая девушка, и глаза ее теплятся ответной лаской.

– Надя… Надечка, милая… сердечко мое! – лепечет Зося, и град поцелуев сыплется на лицо и руки сконфуженной Дуровой.

– Зося! Детка моя! Только помни: это тайна! – спохватившись, говорит она. – Большая тайна, страшная… Если ты выдашь меня, я пропала…

– Боже сохрани! – убежденно и горячо восклицает Зося. – Тебя… друга, выдать? Сестру… девочку… героиню?! Я так рада, так рада! – добавляет она восторженно. – Мальчик, мужчина – это не то! С ним и поговорить-то по душе нельзя… А девочка, подружка – та все поймет, право!.. Ах, как хорошо, что все это так… что я могу любить тебя, как подругу!.. А как рад будет дядя Канут, что я не выйду замуж за русского, да еще за солдата!.. Если бы он знал, кто этот улан!.. Ах, как хорошо! Точно в сказке!..

И впрямь, точно в сказке… Точно в сказке расцвел этот пышный июльский полдень, точно в сказке дышат своим ароматным дыханием розы, точно в сказке в зеленом гроте сидят две девочки, одна воздушная и прелестная, как весенний цветок, другая – смелая, отважная, с лицом и душой героини.

Они крепко, горячо обнялись… Надя тихо, вполголоса рассказывает своей новой подруге свою странную жизнь, свое необычайное детство и счастливое настоящее, отвоеванное ею насильно у судьбы…

А над обеими девушками и над зеленым гротом повисло июльское небо, с бесстрастным спокойствием обратившее на мир свои бирюзовые очи.

– Сегодня твоя очередь вести на водопой коней, барин! – услышала Надя, проснувшись как-то на заре, голос взводного Пахомова.

Утро стояло пасмурное, дождливое. Надю, поздно улегшуюся спать накануне, тянуло ко сну. Отягощенная утренней дремотой голова так и валилась назад на подушку. А тут еще, как нарочно, вид крепко спавшего Вышмирского подзадоривал ее броситься в постель и уснуть еще хоть часочек.

Надю, привыкшую к спокойной, праздной жизни у Канутов за последние две недели отдыха, обуревала непривычная лень. К тому же серый, пасмурный день не обещал ничего хорошего. Какая-то промозглая, совсем не летняя сырость стояла в воздухе и отнимала всякую охоту выходить из дому, да еще по слякоти и грязи вести своего и чужих коней на реку к водопою.

– Счастливчик Вышмирский! – произнесла она с завистью, натягивая тяжелые казенные сапоги на свои маленькие ноги. Ему, как офицеру, не надо исполнять скучных солдатских обязанностей… Ах, когда-то и она, Надя, добьется такой же желанной участи?

Однако делать было нечего. Как ни досадуй, ни завидуй и ни злись, а ехать надо. Вон уже под окном прозвенели копыта лошадей. Тот же Пахомов провел ее Алкида и трех других лошадей, вверенных ее призору.

Пахомов благоволит к Наде за ее простосердечие и ласковость и, чем может, помогает «доброму барчонку» в делах несения тяжелой солдатской службы.

Если б Надя и не видела из окна Алкида, то все равно по ржанию и шагу узнала бы своего любимца. Шаг у Алкида – мало похожий на шаг иных коней. Его копыта как-то особенно звонко и дробно отбивают по земле. И ржет он совсем особенно, осторожно и толково, с какими-то одной Наде уловимыми и понятными переливами.

– О, милый, милый! – с ласковой улыбкой, глянув в окно на действительно красивое животное, произнесла Надя и торопливо занялась своим несложным туалетом.

– Ну что, Алкидушка? Что, голубчик? – приветствовала она через несколько минут на дворе своего любимца, поднося ему на ладони еще с вечера припасенный ею ломоть черного хлеба с солью.

Алкид, обожавший подобные лакомства, с удовольствием вытянул губы, и ломоть в одно мгновение ока исчез с руки хозяйки. Покончив с хлебом, он положил голову на плечо Нади и стал легонько теребить губами ее белый эполет [54].

– Давно бы пора! – значительно усмехаясь, произнесла девушка. – Сорви их, Алкидушка, сорви, милый! Авось другие вырастут на их месте… да не такие… а офицерские…

И, говоря это, она ласково трепала шелковую гриву коня, его красиво изогнутую, изящную шею. Потом легко вскочила на покрытую одной попоной, без седла, спину и, взяв трех других лошадей на повод, поскакала с ними к реке.

Дурная погода, не позволявшая делать ни учения, ни проездок, гибельно влияла на лошадей. От продолжительного застоя в конюшне они, вырвавшись наконец на свободу, прыгали и резвились не менее молоденьких жеребят по дороге к реке. Надя с трудом удерживала их за повод. Особенно кипятился и горячился один совсем еще молоденький конек.

Наконец уставшая Надя с трудом добралась с ними до реки, где остальные уланы уже успели напоить вверенных им коней.

– Эх, барин, – встретил ее Пахомов, – конек-то этот у тебя эва как расходился. Все дело портит.

– Да, не справиться с ним, – согласилась Надя. – А я на обратном пути на него сяду, а Алкида пущу на повод. Алкид – добрый конь. Он артачиться не будет.

– Пожалуй, не будет! – поддакнул Пахомов, благоволивший не только к «барчонку», но и к его «доброму коню».

Сказано – сделано. Надя побольше отпустила повод, чтобы дать простор своему любимцу, и, вскочив на непокорного молоденького конька, помчалась в обратный путь к лагерю.