Кира Михайловская - Мальчик на главную роль

— Есть не буду. Не хочу.

— Молочные, — сказала тётка, — по два шестьдесят. С собой возьмёшь?

— Не надо. Я за деньгами приехал. Отец велел одолжить.

Тётка Геша вздохнула.

— Отец… Тьфу, а не отец.

Я взял пальто и думал уйти, но она схватила пальто и швырнула его в угол. Вообще-то она не злая, тётка Геша.

— Не пущу, пока не поешь. Денег дам. Вот поедим и пойдём. Деньги-то у меня дома.

Когда мы шли через парк, уже темно было. Поднялся ветер. Тётка Геша рассказывала, как на прошлой неделе трамвай с рельсов сошёл. А потом спросила про мою успеваемость. И сказала, чтобы я осторожней обратно ехал.

— Что я, вагоновожатый, что ли?

— Всё равно, — сказала тётка, — надо осторожней.

У тётки Геши всегда натоплено и пахнет хорошо — и не хочется уходить. На стене висит фотография тётки, молодой, в берете, с накрашенными губами. Под фотографией стоит кровать. Хорошо бы завалиться поспать!

Но некогда. Взял десятку и ушёл. Трамвая долго не было. Я стал под дерево и принялся свистеть. Чтобы веселее было.

Пришёл трамвай совсем пустой. Я уселся и стал смотреть в окно.

Кирюха тоже хорош! Сахарную трубочку купил. Не люблю таких типов. А считается, что мы с ним дружим. Я и сам так думал одно время. Пока не услышал, как мать ему выговаривала, чтоб он со мной не ходил. Она за ним в школу пришла и по дороге всё ему выговаривала: «Это тебе не приятель, чего хорошего…» — и всё такое. А я за ними шёл и всё слышал. Кирюха молчал и только сопел. Он всегда сопит, когда думает. Тоже тип!

Я в окно уставился и обдумываю, как с Кирюхой быть. Вдруг какой-то шум, орут и дядька меня за рукав хватает и со скамейки стаскивает. Терпеть не могу, когда меня хватают. Он стаскивает, а я как прилип. Он думает, что если он взрослый, так ему всё можно. Потом-то я разобрался, что это всё из-за какой-то старушенции. Она в трамвай влезла и надеялась, что я ей место уступлю, а я в это время в окно смотрел. Ну, старушенция и ударилась в крик. А может, не она ударилась, а кто-нибудь из других, потому что в трамвай уже к тому времени набилось полно народу.

Тут какой-то тип, седой, с усами щёткой, говорит:

— Садитесь, гражданка.

Всё устраивается, но этот, с усами, на меня уставился, так и сверлит меня насквозь. Воспитательную работу проводит. Чтоб я со стыда лопнул. А я не лопаюсь.

Всё же он мне надоел, и, как только трамвай остановился, я — раз — и выскочил. А старикан-то за мной! Я — от него, он — за мной. Может, это даже переодетый милиционер был, не знаю. Я припустил, но тут меня схватили. Он подбежал, благодарит всех: «Спасибо, товарищи прохожие, за помощь!» — а сам еле дышит. Скорее всего, не милиционер, а сумасшедший.

Стал он меня уговаривать в кино сниматься, всучил бумажку с адресом, но я не дурак, чтобы по всяким адресам ходить.

Актёрские пробы были назначены на три часа. Я пришёл незадолго до назначенного времени. Подходя к комнате, где размещалась наша съёмочная группа, я услышал отчаянные вопли. Кричали сразу несколько человек.

Лучше, пожалуй, в группу не заходить, а пройти прямо в павильон. Но едва я поравнялся с дверью нашей комнаты, как она распахнулась и прямо на меня налетел раскрасневшийся Глазов.

— Пригласили, чёрт побери, двух актёров на один час. Северцева и Балашова. Не то «актёрский отдел», не то мои помощнички, но кто-то прекрасно работает у нас на студии.

Выпалив это, он тут же умчался. Я решил заглянуть в группу. Северцев и Балашов должны были пробоваться на одну и ту же роль офицера гестапо. Между пробами, как обычно, следовало сделать интервал, чтобы развести актёров. Студийная этика предписывает не сталкивать актёров на пробах. Сегодняшняя неувязка сама по себе не была драмой, если бы на месте Северцева был какой-нибудь другой актёр, но Северцеву казалось, что, если он, такой популярный актёр, дал согласие на съёмки, смешно пробовать на ту же роль кого-нибудь другого. В таких случаях Северцев впадал в амбицию, становился истеричен, быстро взвинчивал окружающих.

Вот почему сейчас в группе стояла гробовая тишина, не успело ещё замереть эхо глазовского разноса и Валечка, уныло потупившись, теребила носовой платок.

— Ну что, приступаем? — бодро спросил я.

Яков Ильич кисло усмехнулся:

— Кого снимать?

— Сначала Северцева, а потом Балашова.

— А с кем снимать? Наш герой Юра Пушков, оказывается, на математической олимпиаде. Его родителям мало, что у них сын актёр, они хотят ещё сделать его выдающимся математиком.

Валечка всхлипнула:

— За Юрой машина ушла, скоро привезут.

Яков Ильич пожал плечами: работать становится невозможно.

Поняв, что дело затягивается, я пошёл в кафе.

В самом углу за столиком в одиночестве сидел Балашов. Перед ним стояла маленькая чашка. В руках Балашов вертел кусочек сахара в упаковке, словно не решаясь присоединить его к кофе.

— Понимаешь, — сказал он, — тридцать приседаний каждое утро. После четырёх часов ни есть ни пить. А кроме того — ни сахара, ни хлеба, ни мяса, ни картошки, ни этого… как его… мучного, макарон там всяких. Ну, помилуй бог! Я ведь не на роль Ромео пробуюсь. Ведь эсэсовцы хорошо питались. А вообще-то чем такая каторга — ну его! Мне эти отрицательные герои надоели. Вызывают — заранее знаю: дадут какого-нибудь паршивца. Добро бы злодея, так нет — мелочь всякую, пьянчужку или мошенника. В магазин захожу — продавцы глаз не сводят, боятся, наверное, что украду. Ну скажи, неужели я не гожусь ни на что другое? Ну скажи!

Я смотрю на его круглое честное лицо и не понимаю, почему, с какой стати за этим добрым человеком укрепилась репутация отрицательного героя.

— Ты Пьер, — говорю я. — Вылитый Пьер Безухов.

— Пьер, — мечтательно произносит Балашов, — это моя роль.

— И оставь ты этого эсэсовца Северцеву.

— Легко сказать. Всё оставлять, так без работы буду сидеть. А ведь немного осталось. Каких-нибудь пятнадцать лет — и на пенсию. Нет, надо играть. Может, мне тоже коньячком разбавить?

Он идёт к стойке и возвращается с рюмкой коньяка.

— Я должен здесь сидеть, пока Северцева не снимут. А ты куда спешишь? Посидел бы, поговорили…

Когда я зашёл в гримёрную, Северцев сидел перед зеркалом. Он пристально вглядывался в своё отражение. Северцева называли «красавчиком». Он был и вправду недурён. И когда зрители смотрели на его мужественное лицо, никому в голову не приходило, что за высоким лбом не скрываются никакие значительные мысли, а мужественность лишь маскирует мелкий, суетный характер. Я никак не мог понять природу шумного успеха вечно юного, нестареющего Северцева.