Валерий Воскобойников - Тетрадь в красной обложке

— Бутербродный. Я его больше всего люблю. А ты?

Я вообще с маргарином ни разу ничего не ела. Только однажды, когда папе случайно продавщица вместо масла дала пачку маргарина, а я захотела есть и намазала им хлеб, то удивилась, какой у него вкус. И он мне тогда не понравился.

Потом Витя убирал со стола, и я хотела помочь. Но он сказал:

— Сиди, ты и так больная. Или вот, расставляй шахматы.

Я уже заметила на подоконнике шахматную доску. Большую, раскладывающуюся на две половины, настоящий футляр, а внутри — шахматные фигуры. Высыпала из неё фигуры и стала расставлять. Одного белого коня не хватало. Или он со стола упал, когда я высыпала шахматы. Я нагнулась, посмотрела под столом.

— Опять Гришка в игрушки запрятал, — сказал Ягунов. — Всё время прячет. — Он полез под кровать. Там он порылся и вылез с конём.

На Наташином дне рождения, когда Ягунов два раза играл с Наташиным отцом, я смотрела очень внимательно и даже запомнила, какая фигура как ходит.

Я так и сказала:

— А я уже знаю, кто как ходит.

— Тогда ходи, — предложил Ягунов.

Я растерялась и не знала, чем походить. Потом двинула пешку.

— Не этой, так раскроешь фланг.

И он мне показал разные защиты, как выгоднее начинать. Я сначала путалась, когда повторяла за ним, а потом запомнила. И мы, наконец, сыграли. Он, наверно, не изо всей силы играл и ещё несколько раз заставлял меня перехаживать, потому что я нечаянно подставляла ему фигуры. Потом он сказал:

— Ты молодец, быстро начала соображать. — И добавил неожиданно: — Мат.

Я посмотрела, правда, королю некуда деться.

Ягунов стал складывать шахматы в доску. Я ему помогала одной рукой. Вторая рука, когда я о ней вспоминала, болела. А когда забывала, боль проходила.

— Теперь я пойду за Гришей в детсад, — сказал Ягунов.

В детсад мне было по дороге к дому.

— Хочешь, зайдём вместе, брата моего посмотришь.

Мне было неудобно с ним идти, потому что там всякие родители и все бы на меня удивлённо смотрели, но я пошла. И когда в раздевалку выбежал его брат, я сразу узнала, так он был похож на Ягунова.

Брат посмотрел на меня и сказал:

— А Нинку Спажакину сегодня в угол ставили. Она на четвереньках во время обеда бегала.

— У меня тоже есть братишка, — сказала я, — он сейчас в Суздале.

Брат оделся, а верхнюю пуговицу застегнул ему Витя.

Из детского сада они пошли к себе домой. А я пошла к себе.

У бабушки под Суздалем растут лесные орехи. Фундук — так они называются. И бабушка прислала нам целую посылку — большой ящик орехов.

— Ты что же орехи не ешь? — часто говорит мне мама.

А я всё забываю их есть, хоть и люблю. Но сегодня вспомнила.

— Мама, можно я горсточку орехов возьму в школу? — спросила я.

— Бери, только смотри не мусори там.

— А две можно?

— Бери хоть три.

Я насыпала пакет орехов, положила его в портфель и принесла в класс.

— Витя, хочешь орехов? — спросила я Ягунова на перемене.

— Хочу, если у тебя есть лишние.

И я отсыпала ему орехов.

— Ой, орехи, откуда они у тебя? — обрадовалась Наташа.

— Из Суздаля бабушка прислала. Это лесные, знаешь?

И я отсыпала ей тоже.

— А мне родители кокосовых привезут, когда поедут в новую командировку, — сказала Наташа потом.

Тут подошёл Федоренко.

— Дай орешков-то.

И я ему тоже отсыпала. Я стала высыпать ему из пакета, смотрю, а там почти пусто. Но я ему всё равно сыпала, будто у меня ещё орехов много. И мне достались всего два орешка. Я раскусила один, а он внутри пустой. Зато другой был хороший.

Все вокруг меня грызли орехи, а у меня уже не было. И я отошла в сторону. Зато я сегодня была доброй и поборола свою жадность.

Мы шли с Наташей Фоминой из школы, и она вдруг сказала:

— Стой, побежали на ту сторону!

И мы побежали. Не у перекрёстка, а прямо посередине улицы.

Когда мы перебежали, Наташа спряталась за столб.

— Вон видишь, Ольшанский идёт.

По другой стороне шёл пятиклассник из нашей школы. Я его сколько раз уж видела.

— Он мне так нравится! Я даже мимо не могу пройти. Ой, хоть бы оглянулся, хоть бы оглянулся! — повторяла Наташа, а сама пряталась за столб.

Но пятиклассник прошёл не оглядываясь. Один раз он чуть-чуть приостановился, порылся в кармане и пошёл дальше.

— Ушёл, — сказала Наташа. — Ой, как я переживаю! — И вдруг она повернулась ко мне. — А я знаю, кто тебе нравится!

— И неправда! — ответила я.

— Нет, нравится! Нравится. Сказать?

— Говори, пожалуйста, — сказала я и от неё отвернулась.

— Тебе нравится Ягунов, вот кто.

— И неправда! — повторила я снова.

— Нравится, нравится! По глазам вижу. Если сознаешься честно, что нравится, тогда никому не скажу. А так завтра всем расскажу. И родителям твоим тоже.

— Ну и говори, подумаешь, — ответила я. — Ничего ты не скажешь.

И я пошла по улице отдельно от Наташи. Но она меня догнала.

— Я пошутила, Маша, я пошутила, — стала она повторять, идя рядом со мной. А мне не хотелось с ней разговаривать. Мне стало очень грустно вдруг. Наташа шла рядом, что-то говорила, уговаривала меня, а я её не слушала, шла просто так и ни о чём не думала.

А теперь я боюсь, вдруг она и вправду всё разболтает.

Что теперь будет!

Вчера я не писала в дневник, потому что плакала. Только собралась написать о том, что случилось, и сразу заплакала.

Мама и папа меня спрашивали, а я не хотела им рассказывать, сказала, что голова болит. Папа засмеялся и стал шутить, и мама тоже засмеялась, а я пошла в ванную и плакала там, чтоб они не видели.

Вчера мы с Ягуновым остались после уроков оформлять стенную газету. У меня хороший почерк, это так ребята говорят, хотя у Бондаревой, по-моему, лучше. Мы с Бондаревой переписывали заметки, а пионервожатая Светлана, Ягунов и Шкляринский рисовали картинки и заголовки.

Мы долго провозились, уже стало темнеть. И снег пошёл. Ещё утром было холодно, замёрзли все лужи, и я по дороге в школу ломала белый лёд на земле.

А когда мы вышли из школы с Ягуновым, то был совсем уж мороз.

— Я тороплюсь, — сказал Ягунов, — сегодня в детском саду родительское собрание, я буду вместо мамы.

Я чуть не засмеялась тогда — сам ученик, а уже на родительское собрание ходит.

Мы прошли немного по улице и увидели трёх мальчишек. Они бежали нам навстречу, пинали консервную банку и что-то кричали. И вдруг повернули к нам. Сначала один пнул так, что банка попала под ноги к Ягунову. Тот, который пнул, закричал нам:

— Ты, круглые очки, пас!

А Ягунов эту банку перешагнул. Как будто не заметил её, и мальчишек как будто не было, и не слышал он ничего.