Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

«А что, если порулить по водохранилищу, — резанула меня шальная мысль, — через двадцать минут будем в Холодных Ключах». В другое время, если бы кто сказал об этом, я бы, наверное, только посмеялся. Но сейчас схватился за нее как за соломинку.

Лешка выслушал меня молча, загорелся глазами, быстро спросил:

— Винт не забьем?

— По склону вдоль реки идет заброшенная дорога. Кустарник там мелкий, снегом замело.

— Рискнем, другого выхода нет, — сказал Лешка и добавил тихо: — Аккумуляторы у нас слабые, придется ручкой запускать.

Добрецов забрался в кабину, я на ощупь нашел на передней стенке рядом с дверью в пилотскую кабину ручку, вставил ее в храповик, опустился на колени, стал потихоньку раскручивать стартер. Медленно, очень медленно стронулось с места железное нутро стартера, надсадно завывая, винт стал набирать скорость. Я весь превратился в сгибающийся и разгибающийся механизм. Но двигатель чихнул несколько раз и смолк. Выждав немного, мы повторили запуск. На этот раз даже не было вспышки. Не везло нам в этот день — хоть плачь.

— Дай-ка я попробую, — вылез из кабины Добрецов. Мы поменялись местами, Лешка раскрутил стартер, я включил сцепление, пошуровал сектором газа. Лопасти покрутились немного, дернулись, и все стало на прежнее место.

— Вот сволочь! — выругался Лешка. Он снял шапку, вытер вспотевший лоб. — Наверное, топливо перезалили.

Я выбрался наружу, подошел к носу самолета. Подлез под нижнюю лопасть, стал толкать ее против хода. Лопасть врезалась в плечо, хрустнуло в позвоночнике.

В училище, курсантами, мы крутили винт группой. Здесь же пришлось одному.

— Давай в кабину, раскручивай. Я аккумулятором помогу, — высунулся из форточки Лешка.

Я оставил винт, забрался в самолет, отыскал в темноте злополучную ручку, стиснув зубы, толкнул ее от себя. Руки заломило от боли, на губах появился металлический привкус.

— На тебе, на, на, — хрипло выдавливал я из себя скопившиеся отчаяние, злость, боль.

Лешка выждал некоторое мгновение, включил сцепление. Самолет дернулся, мелкой дрожью заходил под коленями пол, тугим потоком хлынул в железную кабину дробный стук мотора.

— Ну, миленький, не останавливайся. Давай запускайся, — хватая ртом холодный воздух, молил я.

Мы осторожно стронулись с места, сползли к речушке, отыскали фарами заброшенную дорогу и, объезжая деревья, кусты, заскользили вниз по распадку. В одном месте самолет не удержался на дороге, стал боком сползать к речке. Лешка вывел мотор на взлетную мощность, хвост самолета прошел над обрывом.

«Пронесло», — мелькнуло в голове. Что и говорить, мы рисковали самолетом, но у нас не было иного выхода. Несколько раз мы останавливались, я выскакивал наружу, рубил деревья.

Вскоре вырулили на водохранилище, самолет пошел ровно, слегка покачиваясь на застругах.

Я видел — Лешка повеселел, расслабился, обернувшись в грузовую кабину, крикнул:

— Потерпите, скоро будем на месте!

Впереди проступило слабое пятно, в свете фар показался вмерзший в лед катер. Я узнал залив, через который ходили в поселок. Мы взяли немного правее, выползли на бугорок и мимо елок, которые на аэродроме воткнули вместо бакенов, зарулили на стоянку. Прибежал начальник аэропорта. Вытаращив глаза, он посмотрел на нас, начал почему-то оправдываться.

— После вашего взлета отключили электроэнергию. На подстанции авария случилась. Рейсовый самолет сразу же улетел. Мы здесь думали, вы в Муе остались ночевать, дозвониться тоже не могли. Потом смотрю, самолет по полосе рулит. И как вы только сели в такую погоду!

Лешка усмехнулся, достал папиросы, жадно затянулся.

— Из города звонили? — спросил я начальника.

— Нет, ничего не было. Я же вам сказал. В потемках сидели, связи никакой.

Вскоре из поселка приехала «Скорая помощь». Мы помогли снять больных, зачехлили самолет и пошли в гостиницу.

Уснул я не сразу. Из темноты проглядывали белые, как халаты врачей, занавески, где-то за стеной постукивал дизель, питающий аэропорт электроэнергией. Он-то и убаюкал меня. Ночью снилось, будто у нашего самолета отказал двигатель. Сквозь сон услышал, как громко заскрипела дверь. В комнате появился Сережка — сын начальника аэропорта Елисеева. Придерживая рукой наползавшую на глаза шапку, он торопливо крикнул:

— Вам там из города звонят.

Я вскочил с кровати, бросился к стулу, торопливо натянул комбинезон, рванул язычок «молнии» и не удержал ее в пальцах. Руки вдруг ослабли, сердце не поспевало за мной — рывками набирало обороты.

На соседней кровати заворочался Добрецов, высунул из-под одеяла сонное лицо.

— Что случилось?

— Звонят, — шмыгнув носом, солидно объяснил Сережка, — Осинцева к телефону.

— Говорил я тебе, отдал бы в детдом и забот не знал.

Лешка помолчал немного, по лицу скользнула и пропала затаенная тревога.

— Насчет вчерашнего полета не распространяйся, — глухо, через силу выдавил он. — Прилетим домой, я сам доложу. Авось обойдется. — Он глянул в окно пустыми глазами, размял отекшую руку и снова натянул на голову одеяло.

На улице был туман, над крышей аэровокзала, запутавшись в паутине антенн, висело оранжевое пятно.

Сережка семенил впереди, загребая отцовскими валенками снег, тонкие ноги мелькали как спицы. Со всего размаху он ткнул плечом в калитку, но она едва поддалась. Он приподнял ее, протолкал вперед, она нижним краем выцарапала на снегу полукруг.

Телефонная трубка лежала на стуле, я схватил ее, прижал к уху.

— Ну что там у вас? Почему не вылетаете? — раздался далекий голос Сорокина.

— Туман, туман проклятый, — закричал я в трубку, — под утро затянуло!

— Ничего, к обеду должно прояснить, — спокойно проговорил Сорокин. — У тебя кто в деревне остался?

— Дядька.

Я почувствовал, что вспотел, трубка прилипла к ладони.

— Ребятишки из его класса говорят: он после уроков сел в автобус, который шел на железнодорожный вокзал. Может, он в деревню уехал? На всякий случай мы сообщили в милицию.

От Кости можно было ожидать все, но зачем ему понадобилось в деревню? К Ефиму Михайловичу он не поедет. К Тане? Но кто она ему? Один он к ней не поедет, не из того теста сделан. Что-то произошло, но что?

Я не знал, что ответить Сорокину.

— Разойдется туман, вылетайте. Если что узнаю, позвоню. — Командир положил трубку.

Я вытер рукавом лоб, присел на стул. Мне стало легче. Костю уже ищут, главное то, что он жив. «Все-таки хорошо, что он позвонил», — подумал я о Сорокине.

В соседней комнате послышалась возня, затрещала заборка, раздался плач.

У начальника аэропорта было четверо ребятишек — трое мальчишек и одна девочка. Когда я впервые зашел в дом, мне показалось, что их гораздо больше: были они громкоголосые, непоседливые, носились по комнате, прыгали со стульев.