Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

Детство, его спасение берет на себя Всероссийская Чрезвычайная Комиссия. Вдумаемся в смысл этих слов. Чрезвычайная! Комиссия! Тем, кто борется с разрухой, контрреволюцией, неполадками на транспорте и в снабжении, вменяется в обязанность: в этот суровый ряд необходимых задач, да к тому же на первое место, поставить сиротство, одиноких детей.

Чрезвычайная комиссия справилась с задачей. Детские дома, созданные после гражданской войны, воспитали целые плеяды полноценных граждан Отечества, истинных борцов и патриотов, многие из которых легли на поле брани тяжкой Отечественной войны.

Но история не терпит провалов, она не допускает образования ниш, в которых кроется нечто не доступное счастливым воспоминаниям. Заметим тем не менее, что ниши были. Одна из них — специальные детские дома для детей граждан, репрессированных в 1937-м и иных годах.

История детских домов — отражение горестной части нашей общей истории. Да, в 1937 году, когда в народном сознании уже крепко засел образ вождя со счастливой пионеркой на руках, собравшей для Родины рекордное количество хлопка, когда создание культа вторглось уже и в такую сферу, как отношение к детству, безусловно, в высшей мере отеческое, заботное, — в эту пору за радостными картинками, за спиной этих картинок спешным, срочным порядком искусственно формировались гнойные аппендиксы тогдашнего детства — неплохо меблированные дома, куда сбрасывался человеческий материал по имени «дети».

Этим детям внушали превосходную истину: сын не отвечает за отца.

Что это было? Вновь неумолимая жестокость социальной битвы? Нет. Исторический казус, укрепление единоличной власти, вознесенной в богоподобие, и надчеловечность не считались ни с чем — ни с жизнью, ни с детством, жизнью, только начинающейся.

Мне кажется, именно в этих детских домах, в самом факте их возникновения, в том обстоятельстве, что детей мнимых предателей и врагов склоняли так или иначе к мысли об отказе от собственного отца и собственной матери, подвигали к предательству. — само это положение, возможность этого чудовищного попрания элементарной истины — самый тяжкий, самый непомерный обвинительный аргумент против сталинского культа, самое тяжкое его последствие.

Повествование Ирины Черваковой «Кров», первоначально опубликованное «Новым миром», впервые в нашей документалистике обращается к горестным страницам сиротства 30-х годов. Казалось бы, фактура, которой располагает Литератор, больше пригодна для художественного повествования, стоит лишь осмыслить материал. Но мы должны сказать спасибо Черваковой за уход от этого искушения, ибо факты, цитаты, имена, которыми она оперирует, на которые ссылается, потрясают больше, чем художественная литература. Сила и страстность этой книги — в невыдумке, в том, что нам в руки попадает свидетельство, тяжелое, как всякая правда.

Ирина Червакова знает свою тему не понаслышке. Несколько лет она работала заместителем директора интерната, правда, это были 70-е годы. Однако 70-е, да еще в Сибири. — это, оказывается, совсем недалеко от 30-х, роковых. Еще живы свидетели, участники, очевидцы, еще не истлели документы, и частные письма людей не сожжены в печках от простой их ненужности.

Ирина Червакова пишет про себя, про своих детей, про горести свои и радости, про «мелочи жизни», про борения в педагогической среде, где так силен еще взрослый волюнтаризм, жива еще самая тяжкая правда — правда взрослой силы, перед которой бессилен ребенок.

60-е в Сибири ознаменовались событиями строительного размаха. Казалось, земля стронулась с места и нечто невероятное творится возле будущих плотин, невероятное не только в материальном, техническом, инженерном смысле, но и в смысле человеческом, ведь в этом людском клубке, предполагалось, созидается новая мораль и возрождаются новые люди.

Ирина Червакова не только участница, но созидательница тех событий. В свое время известный публицист Клара Скопина посвятила ей огромный очерк, опубликованный в «Комсомольской правде» и вошедший потом во многие книги Скопиной, в том числе изданные «Молодой гвардией». Со страниц этого очерка, а это, мне думается, сторонняя и более точная оценка личности Ирины Черваковой в сравнении с той, какую может дать она сама в собственном сочинении, она выступает как подлинный патриот и подвижница. Вместе со своими воспитанниками, не желая бросать их и прекрасно понимая, как еще слабы они, как не уверены в себе, как нуждаются в помощи старшего друга, — ведь у них нет родителей! — Ирина Червакова едет с выпускниками своего интерната на стройку, помогает им обрести уверенность в жизни, получить профессию, устроить семью.

«Храни меня, мой талисман, храни меня во дни гоненья, во дни раскаянья, волненья: ты в день печали был мне дан…»

Вспоминая в горький миг эти строчки великого поэта, она как бы задается вопросом: каков же талисман ее судьбы? В чем ее удача?

Книга, весь ее строй и дух отвечают: талисман этот в умении пожертвовать собой, чтобы помочь беспомощным.

И еще. Эта жертвенность мыслима лишь при одном условии — если она ценится в мире, а не спотыкается о жестокость. О жестокость времени или жестокость человека.

Жестокость человека можно одолеть. Но жестокость времени — как одолеть ее?

У каждого времени своя жестокость. Заполняя белые страницы детской истории нашей страны, полезно соединить горечь того послевкусия с нынешними бедами.

Чем сегодняшняя жестокость вызвана?

Что движет человеком, совершившим зло, вольно или невольно обращенное против собственного ребенка?

Не укради — внушают ему. А он крадет, наивный, думая, что помогает своему детенышу. А сам ломает его жизнь.

Новое время одарило нас новыми жестокостями — простой человеческой глупости, пьянства, преступности, изувеченной морали, по которой нет цены ничему — ни взрослому, ни детскому.

Книга Ирины Черваковой, как жизнь наша, не простая и не прямая, не дает прямых ответов на непрямые вопросы.

Но она заставляет думать, взывает к милосердию, внушает важную нашим детям истину, что человек должен действовать, как бы ни было горько и трудно, что он может и должен действовать, может и должен помочь слабым.

Альберт Лиханов

Несколько вечеров подряд под перестук дождя за окном я читаю личные дела своих ребят. Чтение это печальное и многотрудное. В личном деле хранятся акты обследования семей, протоколы заседаний разных комиссий, справки о болезнях и смерти, письма матерей, фотографии детей и родителей, заявления, характеристики. Документально зафиксированное прошлое детей, их родословная, короткая биография, привычки, тайна происхождения.