Михаил Подгородников - Нам вольность первый прорицал: Радищев. Страницы жизни

Радищев смеялся, потом загрустил.

— Вицман, если бы у меня было столько энергии, то…

Он запнулся. Толстый шумный Вицман прервал поток красноречия и негромко сказал:

— Тебе нельзя размениваться. Ты однолюб. Ты помнишь о каждой ране своей и чужой.

С утра мало кто заглядывал в книжную лавку. Зотов приуныл было: никто не интересовался "Путешествием". Однако к обеду прибыл дворецкий от купца Никиты Демидова и купил книгу.

Великое дело — почин. На следующий день являлись другие купцы, помельче, с порога спрашивали о новом сочинении неизвестного автора. Зотов, радуясь, клал экземпляр за экземпляром на прилавок и приговаривал:

— Лучше Стернова [4] Имеется в виду книга "Сентиментальное путешествие" английского писателя Л. Стерна. путешествия. Не оторвешься…

Книгу он не читал, но восклицал убежденно.

Чем больше книг было продано, тем чаще забегали покупатели.

Полка почти опустела, и Зотов огорченно стал размышлять, как быть дальше. Его размышления прервал приход незнакомого мужичонки, назвавшегося приказчиком купца Сидельникова.

— А что, Герасим Кузьмич, не нужно ли тебе еще книг? — сказал приказчик и таинственно поманил пальцем.

Зотов обрадованно кинулся за мужичонкой, который вывел его на улицу к подводе и отдал за малую цену еще двадцать пять штук. "Хозяин в Москву отбывает, ему несподручно", — объяснил мужичонка и исчез вместе с своей подводой. "Где же я его видел, — думал Зотов, — не иначе, как на таможне".

Зотов надбавил цену, когда в лавку вошел щегольски одетый совсем юный господин.

— У тебя, сказывают, есть интересное сочинение Радищева?

— Нет, ваше благородие.

— Как нет, а это что? — Господин указал на полку.

— Неизвестного автора "Путешествие из Петербурга в Москву".

— Неизвестного? Его написал выпускник Пажеского корпуса Радищев. Мы собираем все достопамятные сочинения наших воспитанников. Ну-ка, изволь…

Господин жадно листал книгу, хмурился, светлел лицом.

— Ты, Зотов, в историю войдешь, — важно сказал покупатель. — Может быть, эту книгу сама государыня прочитает. Ты понял, Зотов?

Он поднял книгу торжественно, как чашу, на пальцах, подержал, взвесил и опустил ее на прилавок медленно, чтобы не расплескать:

— Заверни.

— Очень рады, ваше благородие, не смею знать вашего имени и чина…

— Камер-паж ее величества Александр Балашов, — бросил господин и с крепко зажатой под мышкой книгой вышел.

Зотова объяла лихорадка. Это ж такая удача. Человек от самой государыни. Надо еще достать, еще…

Он бросился к Радищеву на Грязную улицу просить еще сотенку-другую. Около дома он столкнулся со знакомым книгопродавцем Шнором.

— За книгами бежишь? — спросил Шнор с усмешкой. — А этого не желаешь? — Он сунул в физиономию Зотову кукиш и пошел восвояси.

Зотову кукиш мало что объяснил. Он догнал Шнора и допросил. Книги, приготовленные для продажи, оказались, по словам Шнора, раскраденными.

— Ах ты, беда какая, — сокрушенно качал головой Зотов. Он дождался, пока Шнор скроется за поворотом, и направился к радищевскому дому: "Врешь, тебе не дал, а мне даст".

Но Радищев развел руками: нет.

— Александр Николаевич, поскребите где-нибудь в чуланчике, — жалобно произнес Зотов. — Больно ходко идет… А нет — так тисните еще, все ж своя книга.

— А кто тебе сказал, что моя? — Он смотрел пристально. Зотов почувствовал некоторую дурноту. Все эти странные обстоятельства создавали какой-то мираж, зыбкий и пугающий. Радищев молчал, и из его бездонных глаз истекало нечто, повергавшее Зотова в ужас.

— Ну, коли так, то прошу прощения, — пробормотал купец и бросился прочь.

В лавке он стал снимать оставшиеся книги с полки, чтобы обождать и узнать о всех странностях, но не успел. Вошел пристав Лефебр и потребовал два экземпляра.

— Да, ведь как сказать… Не знаю, осталось ли что, — забормотал Зотов.

— Небось найдешь! — уверенно сказал пристав.

Зотов потерянно пошарил вокруг и нашел.

— Ну, вот и хорошо, это ты правильно сделал, что нашел, — снисходительно говорил пристав, листая книгу. — Так, дозволения управы нет, очень хорошо…

— Есть, — робко откликнулся Зотов. — С тылу гляньте.

Лефебр перевернул книгу и увидел дозволение.

— Отчего же оно в тыл закатилось? Ничего. Рылеев разберется.

Потом пришли два фискала, посмотрели, понюхали и спросили совсем загадочно:

— А что, Герасим Кузьмич, был ли ты у духовника?

— У какого духовника? — еле слышно отозвался Зотов.

— У Шешковского.

Мороз прошел по спине Зотова, и он деревянным языком промолвил:

— Не знаю никакого Шешковского. Никогда не бывал.

— Врешь, дурак, был. Не мог не быть. Ну, если не был, так будешь.

И они уползли как крысы. Туман сгущался…

В июньские дни у нее всегда было превосходное настроение. Вспоминался июнь 1762 года, белая ночь, полная тревог и восторгов, страшная и радостная весть о гибели презираемого супруга, царя Петра III — весть, которая мгновенно была забыта в торжестве победы и коронации. Рядом красавцы офицеры, преданные ей, верная Екатерина Воронцова-Дашкова, душа июньского похода. Божественная молодость…

В один из таких светлых вечеров ей доложили, что камер-паж Балашов нижайше просит аудиенции для доклада о деле государственной важности. Она помнила его лицо — румяное, пышущее здоровьем лицо старательного юноши, который на высочайших обедах предупреждал каждое ее движение, успевал подать платок, веер, делал это ловко, и главное — бесшумно.

Он вбежал в ее комнату — как будто ворвался легкий свежий ветер. Он почтительно упал на колено, склонил голову и стоял до тех пор, пока она не приказала ему встать.

— Ваше величество, я осмелился просить о вашей благосклонности. Но дело необыкновенной важности.

Балашов словно исхудал, черты лица заострились, взгляд был суров. Видно, действительно его снедала тревога чрезвычайная.

— Ну, говори.

— Ваше величество, я лучше прочитаю.

Балашов торжественно поднял книгу, которую держал в руках, вынул закладку:

— Стихи прерываются замечаниями автора, — торопливо продолжал Балашов. — Вот одно: "И се глас вольности раздается во все концы". Далее сочинитель снова гремит: "На вече весь течет народ, престол чугунный разрушает, Самсон, как древле, сотрясает исполненный коварств чертог. Законом строит твердь природы. Велик, велик ты, дух свободы, зиждителен, как сам есть бог!"