Эдуард Веркин - Облачный полк

– Ну, мы же не в Древней Руси, – мягко перебил Глебов, – мы в Советском Союзе. Пацанва должна в школе сидеть, бабы должны щи варить, а воевать должны взрослые. Все просто. Вот вы, Виктор, вы ведь в институте учились?

– В ИФЛИ. Историю изучал. Но сейчас же война…

Глебов ничего не ответил, потому что вернулся Саныч с автоматом. И с шапкой.

– Все готово? – весело спросил он. – Давайте скорей, а то тут один ненормальный рыщет…

Саныч повесил МП на шею, надвинул шапку на глаза, придал суровости лицу.

– Фотографируйте, – сказал он. – Только сразу предупреждаю – все равно ничего не получится.

– Посмотрим-посмотрим…

Виктор возился с камерой. Я отметил, что она у него необычная, таких раньше я не видел, наверное, точно американская: много полированного металла, и объективы сменные сбоку. Виктор колдовал с диафрагмой, устанавливал выдержку, крепил аппарат на откуда-то взявшемся штативе, все это время Саныч держал позу.

Вдруг корреспондент оторвался от объектива и уставился на Саныча, рот открыл.

– А это, собственно, что? – Корреспондент указал пальцем. – На ремне? У автомата? Это…

– Железные кресты, – гордо признался Саныч. – Пять штук. Я их тут специально привинчиваю…

– Железные кресты? – растерянно переспросил Виктор.

– Ага. Четыре второй степени и один первой, я его совсем недавно снял…

– Убери эту мерзость! – почти простонал Глебов.

– А почему мерзость-то? – обиженно поинтересовался Саныч. – Никакой мерзости тут нет. Автомат это мой, я его не в карты выиграл, между прочим, а в бою добыл. И кресты эти снял с врагов. Это мои трофеи. Вы вот видели, наверное, на самолетах тоже так рисуют, в вашей же газете печатали!

Глебов закашлялся.

– А куда мне эти кресты девать? – продолжал Саныч. – На фашистах жаль оставлять, выкидывать – тоже, Глебов их не принимает, вот я и придумал…

Откуда-то сбоку выпрыгнул Ковалец с ППШ. Предусмотрительный.

– Давайте и ППШ, чего уж, – заявил Саныч. – Буду сразу с двумя. Слушайте, а можно ведь и «дегтяря» притащить…

Глебов перестал кашлять, поглядел на Саныча укоризненно.

– Ладно, – Саныч снял с шеи МП. – Все равно ничего не получится.

Он сунул автомат мне, взял ППШ, нахлобучил шапку почти до переносицы.

– Ты бы хоть шапку снял, – посоветовал Ковалец. – Похож на бабая.

И Ковалец предусмотрительно вытащил расческу, протянул Санычу.

– Не, спасибо, – отказался Саныч. – Я у тебя в прошлый раз взял неосторожно, потом месяц башка чесалась. Я уж лучше так.

Саныч снял шапку, причесался рукой, уже по-нормальному – неплохо получилось, героически.

– Давайте все-таки фотографироваться, – напомнил корреспондент. – Молодой человек прав – свет сегодня плавает.

– Давайте-давайте, – Саныч подобрался еще раз.

Корреспондент продолжил возиться с камерой, Саныч терпеливо ждал.

Щелкнул взводимый затвор, фотограф сказал про птичку, Ковалец, стоявший чуть сбоку за спиной, сделал шаг в кадр. Виктор надавил на гашетку, пружина щелкнула, шторка перекосилась, Виктор хлюпнул носом.

– Я же говорил – не получится, – с удовольствием сказал Саныч.

Газетчик принялся разбираться с камерой, Саныч опустил автомат.

– Меня нельзя сфотографировать, – сказал он в очередной раз. – Ни разу не получалось ни у кого.

– Я сейчас! – заверил Виктор. – Все исправлю.

Он принялся ковыряться в камере маленькой отверткой, а мы всё ждали, а потом дзинькнул замок крышки, и упругим серпантином выплюнулась пленка. Корреспондент матюгнулся, прикусил язык, поглядел на Глебова. Тот пожал плечами. Недовольно. Оно понятно, забот у него полно, а тут с нами возиться приходится. Но ничего не поделаешь, порядок такой, советская власть, однако.

Виктор поднял с земли распустившуюся пленку, а мне аж обидно стало – столько кадров выпустил, дубина. Молодой и бестолковый, даром что в институте учился, наверное, он все-таки больше газетчик, чем фотограф; отдельного фотографа трудно прислать, они на фронте все.

– Две минуты, – попросил Виктор. – Исправлю…

– Да ничего. – Саныч поглядел на Ковальца. – Мы не торопимся. Ковалец, а тебе, кстати, фотографироваться нельзя, ты не пристраивайся.

– Почему это нельзя? – насупился Ковалец.

– У тебя усы как у Гитлера. Ты представляешь, что получиться может? Вот я на первом плане, партизан, защитник Родины, а у меня из-за плеча Гитлер выглядывает? Что читатели газеты подумают?

Виктор пригляделся к Ковальцу, Глебов тоже повернулся, не удержался.

– Да не похожи совсем… – Ковалец стал ощупывать усики. – У Гитлера другие совсем, прямые.

– Вот если бы тебя, Ковалец, поменьше форма гитлеровских усов интересовала, ты бы тоже давно уже орден получил. Ну, медаль хотя бы точно.

Глебов засмеялся. Ковалец покраснел, двинулся было к Санычу, одумался, развернулся, ушел.

– И откуда ты такое трепло? – спросил Глебов. – Я твоего отца ведь помню, он нормальный мужик.

– Нормальные в канаве лошадь доедают. – Саныч поправил шапку. – А я в дедушку, у меня дедушка – гармонист. Вы еще мою сестру не слышали, Лидку, вот балаболка так балаболка. Я так, понемногу, а она как заведется – уши сами в треугольники складываются и на почту торопятся.

– Все! – корреспондент Виктор изготовил камеру во второй раз.

Саныч подобрался, соорудил надлежащую боевую мину, в этот заход про птичку корреспондент промолчал. Щелк. Шторку снова перекосило, я точно это слышал, американская техника упрямо отказывалась работать в псковских болотах.

– Кажется, перемотка заела, – Виктор подтвердил полную свою неосведомленность в технике. – Сейчас…

– Там шторку скосило, – сказал я. – Можно подправить…

– Всё, свободны, – махнул рукой Глебов. – В другой раз.

Корреспондент не противился особо, стал собираться, устал, наверное, дураком выглядеть.

– Я предупреждал, – Саныч закинул ППШ на плечо. – Меня нельзя сфотографировать.

– Вы в следующий раз запасную камеру берите, – посоветовал я. – Другие всегда с двумя прилетали.

– Угу… – Виктор глупо вертел аппарат в руках. – Наверное…

Он собирал оборудование, грыз ногти и вообще выглядел печально. Глебов отправился в штаб, Ковалец исчез, а мы отправились к своей землянке. Саныч сгрузил на меня ППШ, сам шествовал с МП, форсисто помахивая ремнем, украшенным трофейными крестами.

– Завтра на север идем, – болтал Саныч, поглядывая на облака, – а погода непонятная. Хорошо бы дождь опять, а развидняется, кажется. Там «хейнкель» завалился, вроде как, один местный просемафорил, надо посмотреть – на самом деле фашист или наш, может. Глебов велит сходить, проверить, вдруг что полезное есть. А если наш, то и похоронить надо. Хорошо прогуляемся! Фашисты вряд ли подтянутся, мы раньше успеем… В прошлый раз когда за самолетом ходили, здорово было. Немецкий грузовик рассыпался, все фашисты всмятку, а тушенка сохранилась. Главное, погода не подвела бы… – Саныч облизнул верхнюю губу, прислушался к ощущениям. – Не знаю… – Он остановился. – Как получится… Этот наш дристун Паша, кстати, очень пригодился, правильно, что не шлепнули. Он, оказывается, на самом деле на железке работал, на грузовом дворе. Где часовые стоят нарисовал, рожа фашистская, расписание вспомнил. Глебов его в яму пока посадил, может, еще чего вспомнит полезное.