Эдуард Веркин - Облачный полк

– Да?

– Наверняка. И людей оттуда каждый день вывозят. И через Ладогу, и самолетами. Не переживай.

Алевтина потерла лоб.

– Я тоже про это слышал, – сказал Саныч. – К весне блокаду точно разорвут. И продовольствие там есть. Помнишь, Леха, обоз проводили?

Ковалец зевнул.

– А это что за народное зодчество? – он кивнул на подарок Саныча. – Дай-ка сюда эти гуси-лебеди.

Ковалец выхватил у Щурого птицу, стал разглядывать. Я отчетливо услышал, как заскрипели у Саныча сапоги. Руки лежали на столе, сапоги скрипели от ярости. Ковалец это тоже, конечно, услышал.

– Наверное, Фанера сделал. – Он пренебрежительно посадил птицу на край стола. – Ничего воробей, нормально. Ты правильно это, Фанера, придумал, холода приближаются, снег валит – с дровами могут быть перебои.

Саныч промолчал.

– А мне понравилось, – сказал Щурый. – Хороший гусь, я его к потолку подвешу.

– Ну-ну, – Ковалец хлопнул себя по коленям и тоже скрипнул сапогами.

Им бы дуэт устроить, «Скрипучие подметки», и выступать по бригадам – скрипеть и сатирические куплеты петь.

– А я тоже с небольшим подарком, – Ковалец торжественно поднялся со скамейки.

Я давно уже заметил – есть люди торжественные, а есть так, не очень. Вот Ковалец торжественный. Плечами поведет – и как на трибуне развернется, Саныч вот так не умеет. Хотя, может быть, это только пока, научится со временем.

Ковалец достал из-за пазухи платок – большой, черный, в красно-зелено-желтых цветах, – встряхнул, протянул его Алевтине.

– Ого! – только и выговорила она.

Отложила свое вязанье, встала, засмущалась немного.

– Ты где добыл такое чудо?!

– Да так, вот нашел… Нравится?

– Конечно.

Пора уходить. Было ясно, что пора уходить – один такой платок перевесит сорок птиц, пусть и в закат улетающих.

Алевтина взяла платок, приложила его зачем-то к лицу, накинула на плечи.

– Нормально, – оценил Щурый.

– Павловский, настоящий, – с гордостью сказал Ковалец.

– Спасибо. – Алевтина пыталась увидеть свое отражение в полированном боку самовара.

– Красивый платок, – сказал с почтением Щурый. – Дорогой…

Ковалец снова вытянул ноги и как-то незаметно занял бόльшую часть землянки. Я почувствовал себя лишним гораздо острее.

– А ты что такой довольный? – Саныч повернулся к Ковальцу. – Паровоз подорвал?

– Два, – улыбнулся в ответ Ковалец. – А ты что такой злой? Буратина не получается?

Ковалец кивнул на деревянную птицу.

Алевтина продолжала разглядывать платок. Примеряла, накидывала на плечи и на голову, посматривала в самовар. Хороший платок, дорогой. Такой платок в обычное время трудно найти, а уж сейчас…

– Я…

– Тихо, – перебил Ковалец. – Не надо лишних слов, Фанера. Лучше иди полено какое-нибудь постругай.

Саныч встал.

– Так хорошо сидели, пока дурак не заявился, – сказал я.

Мне было страшно. Я никогда не связывался с Ковальцом. Я вообще ни разу не дрался, как это ни странно. А тем более со старшими.

– А, ты, значит, говорить научился? – поглядел на меня Ковалец. – Как тебя зовут, я забыл? Заусенец? Мозоль? Промокашка?

– Я…

– Ты Заусенец, – сказал Ковалец. – Так вот, Заусенец, послушай меня…

– Его зовут Дмитрий, – отчетливо сказал Саныч. – Ты, наверное, забыл.

– Дмитрий? – удивился Ковалец. – Не ожидал, не ожидал… Значит, Дмитрий Заусенец, говоришь? Здравствуй.

Ковалец протянул мне руку, и я зачем-то ее пожал и тут же начал себя за это ненавидеть: он мне в рожу плюет, а я ему еще руку пожимаю!

– У нас едва пятьдесят человек в отряде наберется, а ты только командиров по именам знаешь, – произнес Саныч с мягкой укоризной. – А вот Суворов всех своих солдат знал в лицо, между прочим.

– Так ты у нас Суворов, значит, – с уважением сказал Ковалец. – А я не знал, извини, Суворов… Только маленький, да?

– А тебе что, Суворов не нравится? – мрачно спросил Саныч. – Может, тебе другие полководцы нравятся? Гудериан, например?

Щурый закашлялся под полушубком, достал пистолетный патрон и стал перекатывать между пальцами. Это Саныч его научил – сказал, что развивает цепкость, а без цепкости на войне никак. Патрон бегал вокруг синей ладони, Щурый ловко перекидывал его в другую руку и обратно и снова пускал в пляс, иногда умудряясь для звука прищелкивать ногтем по пуле.

– Ты на что намекаешь?! – Ковалец попытался гневно подтянуть ноги, но построенная Щурым мебель предательски зашаталась, и Ковалец вынужден был снова выпрямить ноги. – Ты болтовню свою придерживай, а то можно серьезно жевалок недосчитаться…

– Это ты у нас любишь попридержать, – ответил Саныч. – Особенно в атаке. Подождешь, пока остальные побегут, а потом сам уже торопишься. Знаешь, Алевтина, у нас в отряде даже поговорка есть – поспешай, как Ковалец…

Этого Ковалец перенести уже не мог, он совершил неосторожное резкое движение, и стул подвел уже окончательно, разъехался в разные стороны, Ковалец оказался на полу и как-то неудачно завалился на бок – из карманов просыпались два пузырька с духами и что-то очень похожее на баночку с пудрой.

– Какие тут у нас галантереи-то… – протянул Саныч. – На целую дивизию! Какой уж тут Суворов…

– Ну, все, сволочь! – Ковалец быстро собрал свои принадлежности. – Все, скотина…

– Только не плачь, – попросил Саныч. – Я что-то с собой платков батистовых сегодня совсем не прихватил…

Ковалец вскочил на ноги. Щурый ойкнул, уронил патрон. Я пододвинулся ближе к выходу.

– Вон, – негромко сказала Алевтина.

– Это он первый начал, – вдруг совсем по-детски сказал Саныч. – Он всех задирает всегда.

– Вон, – повторила Алевтина.

– Вон-вон, – добавил Щурый.

Саныч поглядел на Ковальца. Тот уходить не собирался, даже напротив, ослабил от жары ворот гимнастерки и досталтаки платок, большой, клетчатый, но выступивший на лбу пот не вытирал, мял платок пальцами, на нас не смотрел.

– Ладно, Дим, пойдем, – сказал Саныч. – Что-то здесь жарко совсем, голова болит.

Удерживать нас не стали.

Мы вывалились на воздух, Саныч сгреб снег с крыши землянки, стал есть.

– Давай его дождемся, – предложил я. – Отлупим его хорошенько, пусть знает.

Саныч помотал головой.

– Отлупим, – повторил я. – Завтра с топчана не поднимется!

– Ты пока иди, – сказал Саныч. – Домой. Я тут подышу.

– Так, может…

– Подышу немного. А ты иди. Иди.

Я не стал спорить.

Землянку выстудило, я долго разжигал печку и кипятил чайник, Саныч все не возвращался, и мне в голову стали приходить разные мысли. Ну, вот он сейчас дождется Ковальца, поговорит с ним, а потом раз – и ножиком по горлу. Или ТТ выхватит и две пули ему в башку. Прибьет, одним словом. А потом трибунал…

Думал-думал, испугался и полез наружу разнимать.