Наталия Лойко - Ася находит семью

Пожалуй, мама догадывалась, что за родственнички эти Алмазовы. Она так странно, так нерешительно сказала:

— В случае чего помни, что у тебя есть приют, что тетя Анюта папе родная сестра. В случае чего, понимаешь?

Ничего Ася не хочет понимать! Выпишется мама из больницы, Ася признается ей, до чего она ее любит, как скучала… А потом посмешит. Изобразит коротышку — теткиного мужа, как он испугался, что Асю навяжут ему на шею.

Девочка перебежала Садовую, попала наконец на Тверскую, людную, хоть не щедро, но освещенную — можно разглядеть все впадины и бугры на мостовой, — и припустила во весь дух. Не бежит, а летит!

Бац! С Асей иначе не бывает. Разыграется, разойдется и тут же поплатится. Ну почему она налетела на какую-то тетку в платке, почему ее угораздило грохнуться со всего размаха?

Женщина, тоже угодившая в сугроб, вместо того чтобы обругать Асю, рассмеялась:

— Мы с тобой ни при чем. Виноваты буржуи, что никак не выучатся по-людски тротуары чистить.

Однажды, когда к ним на Пятницкую заглянул Андрей, Ася слышала спор, разгоревшийся между ним и мамой, которая не одобряет теперешних крутых мер. Сейчас Ася тоже сочла неуместной шутку над теми, кого гоняли на трудовую повинность. Она поспешила обойти стороной женщину в платке, однако та не отстала, ухватила Асю за воротник и давай своей большой рукавицей отряхивать снег с ее пальто.

— Ленту не оброни, сердитая. Потеряешь, влетит от матери.

Это верно, что влетит. Ася схватилась за косы. Теперь ленты не купишь. Варька говорила, что все ленточные фабрики позакрыты как не имеющие государственного значения.

То ли снег, набившийся за шиворот и в башмаки, охладил возбуждение Аси, то ли усталость взяла свое, но девочка уже едва тащилась. Едва брела, сутулясь, прижимая подбородок к воротнику, жмурясь при каждом порыве ветра, дувшего в лицо, в глаза, в глотку. Перед ней неотвязно всплывала картина — тетя Анюта раскладывает по тарелкам кашу. В особнячке к каше всегда подают масло. Настоящее масло…

Вдруг вдали среди мрака завиднелись взвивающиеся искры и язычки костра. Костер освещал площадь, расступившуюся перед губернаторским дворцом, который теперь занят Московским Советом. Прибавив шагу, Ася вспомнила, как вдвоем с Варькой приходила сюда перед самым маем; как у них на глазах, словно отслужившую мебель, убирали с площади чугунного генерала вместе с чугунным конем; как возмущались некоторые прохожие, что синие дощечки с надписью «Скобелевская площадь» заменены красными, сообщающими, что площадь переименована в «Советскую».

Костер пылал ярко, звал к себе. Но как подступиться, если вокруг солдаты? Возможно, караул, приставленный к Совету; возможно, патрули, которых Ася почему-то побаивается. Эти люди нисколько не напоминают тех аккуратных солдатиков, которые отдавали честь Асе и ее отцу, когда он надел офицерскую форму, став военным врачом. Но они и не такие бородатые и оборванные, как те, что появились в прошлом году и назывались демобилизованными.

Набравшись храбрости, Ася проскользнула к костру, к самому жару. Пришлось у всех на виду протягивать к огню то одну, то другую ногу в неуклюжих, уродливых башмаках. Варькиной работы башмаки. Скроены из оставшейся от отца гимнастерки. Имеются у Аси хорошие ботиночки и ботики к ним, да очень жмут, куплены еще до переворота.

Кто-то сломал пополам доску, швырнул в костер. Пламя разгорелось, вымахнуло вверх. На розовой стене бывшего дворца стали различимы выбоины, следы пуль.

— Эка зазевалась!

Один из солдат отвел в сторону Асин башмак — толстая войлочная подошва начала дымиться.

— Мечтаете, барышня?

Под общий хохот Ася в растерянности пробормотала:

— Извините, пожалуйста.

Солдат, спасший ее башмак, усмехнулся:

— Деликатная. Штиблетики-то офицерского сукна.

Тетя Анюта предупреждала Асю, что нынешняя солдатня не щадит офицерское сословие. Съежившись, стараясь стать незаметной, девочка отошла от костра. Еще больше потянуло домой, хотя там, конечно, не топлено и вряд ли найдется ужин. Потянуло к Варьке — она-то Асе желает добра. Только бы Варя была дома, только бы не пришлось дожидаться на каменных грязных ступеньках…

Подойдя к Охотному ряду, Ася остановилась, окинула взглядом Тверскую. Еще были различимы отблески костра, собравшего вокруг себя солдат. Возможно, эти самые солдаты и сшибли вывеску с углового дома. Вот она, болтается на одном крюке. Ася помнит каждое слово:

МАГАЗИН ОФИЦЕРСКИХ ВЕЩЕЙ ОЛЬДЕРОГЕ

Существует с 1822 года.

Давно существует… Кажется, все было давным-давно… Железная вывеска жалобно дребезжит, словно хочет напомнить Асе, как она приходила сюда с отцом вскоре после того, как началась война. Здесь было людно, оживленно. На углу стояло много извозчичьих пролеток и солидных экипажей. А сейчас? Одни сани, и в тех дремлет накрывшийся мешком, не надеющийся на седока извозчик.

Бедная кляча совсем отощала: снежок тает на костлявом крупе, на выпирающих ребрах. Ася с жалостью глядит на извозчика… Мама не раз возмущалась, что им, беднягам, дают паек четвертой категории и при этом требуют, чтобы они возили по таксе. Словно не видят, каково им теперь.

Извозчик вдруг очнулся, буркнул спросонья:

— Поехали, что ли?

Девочка смущенно улыбнулась, хотела сказать, что денег нет, что в последний раз каталась в позапрошлую зиму, когда отец приезжал с позиции, но только открыла рот, извозчик заорал:

— Проходи. Тоже барыня нашлась!

Ася бросилась прочь. Память услужливо подсказала ей Варькины слова, что все извозчики мелкие собственники и сами виноваты, что не вступают в союз.

Велика, обширна Красная площадь. Попробуйте перейти ее быстро, если ноги окоченели, не слушаются. Важная площадь. Сюда в праздники сходятся манифестанты. Рассказывали, что Первого мая весь народ, проходя мимо братских могил, склонял знамена и музыканты играли торжественно и печально. Только Ася ничего не видела, ее не пустили дальше двора. Накануне мама была у Алмазовых, где ей обещали достать через дворничиху творог для пасхи. Творог достали и, кстати, дали прочесть обращение Всероссийского Священного Собора, в котором было разъяснено, что в скорбные дни страстной седмицы всякие шумные празднества, уличные шествия должны рассматриваться как оскорбление религиозного чувства. Мама и Варю отговорила идти. Та согласилась: раз этот день совпадает с великой средой, значит, грех.

Зато уж они вознаградили себя в ноябре, в праздник первой годовщины! Веселье началось еще накануне, многим в тот вечер не сиделось дома. Люди шли с песнями, цепочкой взявшись за руки. Варька сказала, что теперь так и надо ходить, что под ручку ходить совестно, особенно парочкой, что это буржуйская развратная привычка. Рядом двигались экипажи, разукрашенные гирляндами и флажками, в экипажах сидели дети. Пролетарские дети, как пояснила Варя. Из-за угла показался грузовик, он ехал медленно, чтобы все могли разглядеть чучело Международного капитала в картонном цилиндре.