Николай Чуковский - Домик на реке

— Почему?

Коля молчал. Он не мог объяснить Степочке, что ему тяжело войти в кабинет своего отца, где сейчас сидит и распоряжается чужой, незнакомый человек.

— Да почему же?

— Не хочу.

— Чушь! — сказал Степочка. — Без Виталия Макарыча тебе красить не дадут. Идем!

И они пошли.

Коридор был тот же самый, и дверь та же самая. И та же самая табличка на двери: «Заведующий учебной частью».

Степочка дернул за дверную ручку. И Коля вошел в папин кабинет, совершенно такой же, каким он был четыре года назад.

Тот же письменный стол, в тех же местах забрызганный чернилами. Тот же телефон на столе, то же кожаное кресла перед столом. Сколько раз Коля видел папу в этом кресле! Тот же портрет Дарвина на стене, та же физическая карта СССР с черными гроздьями рек. И только одна вещь, которой здесь не было раньше: кровать, аккуратно заправленная, с пододеяльником, обшитым кружевами, с двумя очень белыми, очень чистыми подушками.

У окна, спиной к двери, стоял крупный человек с густыми курчавыми черными волосами, слегка посеребренными сединой, и смотрел в окно. Услышав стук двери, он отвернулся от окна и улыбнулся мальчикам так, словно ждал их. У него были белые, совсем молодые зубы.

— Вот, я привел его, Виталий Макарыч, — сказал Степочка.

— Здравствуй, Коля, — сказал Виталий Макарыч, внимательно разглядывая его. — Наконец-то…

Виталий Макарыч хотел еще что-то сказать, но тут зазвонил телефон, и, взяв левой рукой трубку, он опустился в кресло.

«Уж привык в папином кресле сидеть», подумал Коля.

Виталий Макарыч говорил в телефон о каких-то бревнах, которые ему не прислали. Склонив голову набок, он зажал телефонную трубку между плечом и ухом и освободил левую руку. Тут только Коля заметил, что правой руки у него нет — правый рукав пиджака был пуст и висел безжизненно. Продолжая говорить в телефон и придерживая трубку головой, он левой рукой вертел костяной разрезательный нож, перекидывая его в воздухе, хватая двумя пальцами то за один конец, то за другой. Делал он это очень ловко — нож не упал ни разу. Нож тоже был папин. И папин был письменный прибор на столе — чернильница на мраморной доске с двумя чугунными медведями. Коля помнил, как любил он разглядывать этих медведей, когда маленьким первоклассником заходил сюда к папе.

Пока Виталий Макарыч говорил по телефону, Коля разглядывал его смуглое цыганское лицо. В черных густых бровях Виталия Макарыча было много седых волосков, но черные глаза с синеватыми белками казались совсем молодыми. Однако к этим молодым глазам сбегались морщинки. Трудно было сказать, сколько ему лет: может быть, тридцать, а может быть, сорок пять.

Виталий Макарыч разглядывал Колю так ласково, внимательно и грустно, что Коля невольно отвел глаза. «И чего я ему дался? — думал Коля. — Ведь он меня совсем не знает. Ведь я для него просто незнакомый мальчик, поступающий в шестой класс».

Виталий Макарыч повесил трубку, взял карандаш и что-то записал на листке календаря. Ом писал левой рукой так же быстро, как другие пишут правой.

— Ну, до чего похож! — сказал он, не спуская своих черных глаз с Коли. — Я узнал бы тебя где угодно с одного взгляда — так ты похож на отца.

Коля молчал. Ему, не говорившему об отце дома с матерью, и подавно не хотелось говорить о нем с этим человеком. Однако где Виталий Макарыч мог видеть папу? На фотографии, что ли?

И, словно угадав его мысли, Виталий Макарыч сказал тихим, дрогнувшим голосом:

— Мы с твоим отцом здесь при немцах каждый день виделись.

Коля перестал дышать. Вот, наконец, человек, который видел здесь папу при немцах! Да только правда ли это?

Виталий Макарыч перехватил его угрюмый, недоверчивый взгляд и нахмурился.

— Ну, выдай ему кисть, — сказал он Степочке довольно резко. — Пусть помалярничает.

— Пойдем красить крышу, — шепотом сказал Степочка Коле.

Они вышли из кабинета, и Степочка повел Колю вверх по лестнице.

— Каков наш Витмак, а? — спросил он.

— Ведьмак, — сказал Коля.

— Ведьмак? — повторил Степочка и рассмеялся.

Но сразу сдержался — ему не хотелось смеяться над Виталием Макарычем.

— Почему Ведьмак? — спросил он.

Коля не знал, что сказать.

— Он лохматый.

— Мало ли что, — сказал Степочка. — Он молодец. Мне жаль уезжать отсюда только из-за него одного.

— А ты разве собираешься уезжать? — удивился Коля.

— Мы об этом еще поговорим, — сказал Степочка. — Это долгий разговор.

В брезентовой прозодежде, сшитой на взрослого, с длинной кистью в руках, Коля красил крышу. Железные листы гремели у него под ногами. Он макал кисть в ведерко с парижской зеленью, накладывал жирную краску на промасленное железо и медленно пятился вниз по склону. За его спиной склон обрывался и начиналась пропасть. Но Коля старался не оглядываться. Когда он оглядывался, ему становилось страшно.

В двух метрах от него, так же пятясь и так же размахивая кистью, работал Степочка. Маленький, он совсем тонул в своей прозодежде с засученными брюками и рукавами. В сторону пропасти он даже не косился. Он двигался так уверенно, легко и беспечно, словно ее не существовало.

Они красили весь тот склон крыши, который обращен был к реке. Солнце жгло им спины сквозь брезент. Краску нужно было класть ровно, всюду одной густоты, и это поглощало все их внимание. Прошло больше часа, прежде чем они настолько привыкли к работе, что начали разговаривать.

— Хороший, но странный, — сказал Степочка.

Коля сразу понял, что он говорит про Виталия Макарыча.

— Чем же странный?

— Не странный, а так… Со стариком Архиповым, например, дружит. Ты знаешь старика Архипова?

— Знаю, — сказал Коля, — он нам вчера донес вещи с вокзала.

— Архипов приходит в школу, Виталий Макарыч запирается с ним в кабинете, и они долго разговаривают.

— О чем?

— Ну, это никому неизвестно. Они при немцах по партизанскому делу подружились.

— Архипов был партизаном?

— Не знаю. Был, кажется, связан с партизанами.

— А Виталий Макарыч?

— Витмак партизанил.

— Где?

— Здесь, в городе. Он нездешний, он был учителем где-то в Молдавии. Немцы посадили его в лагерь, но он сбежал, пришел сюда и вступил здесь в партизанский отряд.

— Здешний отряд немцы весь перебили, — сказал Коля. — Восемнадцать человек.

— Витмак был девятнадцатый. Его ранили в правую руку, но он уцелел.

— Один из всех?

— Один. Он перешел через фронт к нашим, там его положили в госпиталь. Пришлось отнять ему руку. Когда он выписался из госпиталя, город был уже свободен, и его прислали сюда налаживать школу.

Работая кистями, они пятились вниз по скату, и пропасть за их спинами все приближалась. Коля чувствовал ее каждым кусочком своей спины и не знал, далеко ли до нее или близко, потому что боялся обернуться. Ему казалось: стоит обернуться, и от страха он рухнет вниз. Он старался только двигаться наравне со Степочкой — не отставать от него и, главное, не обогнать его ни на волос. А Степочка чувствовал себя непринужденно и свободно, как на земле. Он, казалось, даже забыл, что у крыши есть конец. Коля с замиранием сердца следил за ним. Неужели он не оглянется, неужели он сделает еще один шаг назад? Но Степочка не оглядывался. Степочка делал еще один шаг назад, и Коле приходилось делать точь-в-точь такой же шаг.