Сергей Иванов - В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В»

Брат пожал плечами и чуть громче, чем следовало, захлопнул балконную дверь.

Прошло ещё сколько-то времени. По небу всё гуще разливался малиновый закат. Люда, которая так редко никуда не торопилась, смотрела на эту картину почти удивлённо.

Её настроение требовало чего-то особенного. И оно произошло. Балконная дверь снова открылась, появился отец. Он был в пальто, в шапке и даже в одной перчатке. Видно, только что вернулся с работы. Другую руку, голую, отел, сунул куда-то во внутренний карман, в глубины пиджака. Люда встала:

— Здравствуй, папа.

Отец протянул ей — она сперва не поняла — билет! И сразу догадалась, даже не читая: в Ленинград!

— Поедешь одна, — сказал отец. — Сегодня в двадцать два десять.

Наверное, для многих такое сообщение было скорее тревожным, чем радостным. Но только не для Люды!

Человек, у которого всё выстирано и выглажено, у которого личное хозяйство в полном порядке, не боится спешных сборов. Для него вообще отсутствует такое понятие «спешные сборы».

— Сейчас мама придёт, я ей звонил. Думаю, тебе стоит согласовать с ней список вещей?

— Большое спасибо, пап!

Отец улыбнулся ей:

— Только прошу иметь в виду: это не премия, а лишь следствие хорошей учёбы. Стремись к большому, попутно обретёшь и малое!

Это была их семейная поговорка.

Отец ушёл в комнаты. А Люда осталась ещё на балконе. До поезда было четыре часа, и какие-то минуты ничего не решали. Надо было всё обдумать и успокоиться.

В Ленинград ей хотелось давно. Не в Москву, а вот именно в Ленинград. Может быть, оттого, что там учился отец — когда-то давным-давно, ещё в пятидесятых годах. И книг про Ленинград у них было много — ещё тех, старых, знакомых с самого детсадовского детства. И товары ленинградские они в семье любили больше. Считалось у них, что Ленинград уж выпускает так выпускает. А Москва может иной раз и тяп-ляпом отделаться.

В Ленинград ездил Людин старший брат. Правда, после восьмого. Но ведь он так никогда и не учился!

А Люде отец еще в сентябре сказал, в самом начале:

— Работай, дочь, а Ленинград приложится. Вот такая даётся тебе нота камертона!

Отец слов своих на ветер не бросал и никогда их не забывал. Поэтому Люда спокойно взялась за работу. Спокойно и упорно. И в результате никто не выдержал её темпа. Только Шуйский одно время тянулся. Но это ведь действительно очень трудное дело — быть круглым отличником. Это как у чемпионов — ни дня без тренировки. А Князь что-то там недоучил по своей обычной расхлябанности. Ну и соответственно в четверти…

А Люда работала! Не за Ленинград, конечно. Было какое-то удивительное наслаждение шагать к себе за парту, когда в ушах ещё звучит:

«Садись, Люда, отлично!»

И так всегда, раз за разом. И никогда ничего другого!

Она встала одним движением, сбросила в кресло плед. Ещё секунду постояла, держась за железные холодные перильца балкона. Глядела, как с соседней крыши всё ленивей спрыгивают последние на сегодня капели — уже начало чуть заметно морозить. Месяц разгорался и разгорался, а реактивный след пропал, будто его и не было никогда в этой густой пронзительной сини.

Она лежала на верхней полке, укрытая до самого носа одеялом, и делала вид, что читает «Пионер». На самом деле читать было неудобно. Буквы скакали, путаясь в глазах, перебегая из строки в строку, словно недисциплинированные пешеходы.

Вообще все предметы в летящем по рельсам вагоне были слишком живыми и слишком раздражительными какими-то: стаканы медленно, но верно ползли к краю столика, пальто мелко вздрагивало и трясло руками, словно кого-то боясь, туфли, оставленные на полу, то и дело порывались пуститься в пляс. Наверное, на всё это не стоило обращать внимания. Да Люда никогда и не обращала — мало ли она ездила в поездах (правда, в электричках), и всегда спокойно. Дрожащие вещи были только зацепкой.

На самом деле сердили её трое командированных дядек, которые сейчас дулись в преферанс, а до этого, наверное, битый час разговаривали с ней. Задавали якобы интересующие их вопросы — часто слишком прямые, которые в разговоре между равными задавать было бы неприлично.

Но Люда вынуждена была поддерживать этот «разговор». Во-первых, потому, что мама, несмотря на все Людины протесты, конечно же, просила «присмотреть за девочкой». А главное, из-за того, что она, видите ли, «ребёнок».

Кстати, для некоторых это очень удобное деление. Допустим, у человека никаких настоящих заслуг нету, а просто он старше кого-то лет на двадцать — и всё, кончено дело. Его уже должны уважать! «По определению», как говорит Елена Григорьевна.

Речь даже не лично обо мне, но ещё совершенно неизвестно, кого нужно сильнее уважать — шестиклассника, который учится без троек и почти без четвёрок, или командированного (хотя бы даже инженера), который целые вечера сидит за картами! Так она думала, сердито глядя в скачущие строчки «Пионера».

А эти ещё курили сигарету за сигаретой — один кончал, другой начинал, а то и все трое сразу. А каждый ведь изображал из себя уж такого друга детей!.. Люда ужасно жалела сейчас, что она не Маринка Оленина. Маринка бы им очень ясно объяснила, что к чему.

Как председатель совета отряда, Люда не одобряла, что Маринка иногда строит из себя барышню. Но сейчас Люде очень бы пригодилась холодная Маринкина вежливость, чтобы напомнить этим «взрослым», что всё-таки среди них женщина! Уж если так неймётся курить, можно было хотя бы спросить разрешения!

К сожалению, Люда так не умела. Так никто не умел, кроме Маринки. И Люда выбрала другой способ протеста. Подчёркнуто (как ей казалось, подчёркнуто), ни к кому не обращаясь, она залезла к себе на полку, установила между собою и преферансистами «Пионер» и, когда её спросили о чём-то, не ответила ни слова.

Конечно, это был не лучший способ сопротивления, потому что дым всё равно гулял под потолком. Раза три Люда попробовала кашлянуть. Но её никто не услышал в горячке преферанса, в грохоте поезда.

Следующим утром — ранним, поездным, начавшимся при электрическом свете — Людины игроки встали пасмурные, нахохленные. Скучно и через силу заговорили о каких-то своих делах, главках… Один из них, которого Люда, кажется, видела где-то в городе, сказал:

— Девочка, дай-ка мне пройти.

Словно это не он вчера задавал ей вопросы про маму, про папу и как у неё с учёбой.

Всё же на ленинградском перроне они опять решили было исполнить роль старших. Но Люда так независимо прошла вперёд, что никто из них не посмел к ней подступиться.

Однако, отойдя на некоторое расстояние, она с опозданием сообразила: теперь попутчики её так и не узнают, что её никто не встречал, что она совершенно одна идёт по чужому городу. Люда остановилась, глянула налево, направо, подождала. Но преферансисты уже навсегда исчезли в медленной пассажирской реке.