Фрэнсис Бернетт - Маленькая принцесса

Бекки удалось освободиться раньше обычного. Ей хотелось уйти от всех и посмотреть еще раз на волшебную комнату. Она не знала, что будет со всеми этими вещами. Вряд ли их оставят мисс Минчин, скорее — заберут, и здесь снова станет голо и пусто. Конечно, она радовалась за Сару, и все-таки, на последнем пролете, у нее стоял ком в горле, а взор застилали слезы. И то сказать, сегодня не будет огня, и розовой лампы, и ужина, и принцессы, читающей вслух, главное — принцессы!

Открывая дверь, она чуть не расплакалась — и тут же негромко вскрикнула.

Огонь горел, горела и лампа, на столике ждал ужин, а рядом, улыбаясь, стоял Рам Дасс.

— Мисси сахиб не забыла, — промолвил он. — Она все рассказала сахибу. Вот письмо на подносе, это от нее. Она не хотела, чтобы вы заснули несчастной. А завтра сахиб велит вам прийти к ним. Вы будете горничной у мисси. Ночью я все заберу.

Сказав это, он поклонился и проскользнул через окошко так ловко, что Бекки поняла, как он прежде это делал.

Никогда еще в детской Большого Семейства не царила такая радость. Дети и не думали, что дружба с Ненищей принесет им столько счастья. Одним ее рассказам о бедах и превратностях не было цены. Каждый хотел снова и снова слушать, что она перенесла. Когда сидишь у камина в теплой, большой, красивой комнате, очень приятно, чтобы тебе рассказывали о холодном чердаке. Правда, чердак им очень понравился, и они забывали о холоде и убожестве, если речь заходила про Мельхиседека или про воробьев, или про то, что увидишь, высунувшись из окошка.

Конечно, самый любимый рассказ был про пиршество и про волшебство. В первый раз они услышали его на следующий день после того, как нашлась Сара. Старшие дети из Большого Семейства пришли попить к ней чаю, уютно устроились на ковре, она стала рассказывать, а индийский джентльмен глядел на нее и тоже слушал. Когда она кончила, она подняла на него глаза и положила руку ему на колено.

— Вот моя часть, — сказала она. — А вы не расскажете свою, дядя Том? (Он попросил, чтобы она его так называла). Я ведь ее не знаю. Наверное, она очень интересная.

И он рассказал детям, как страдал, болел, тосковал, а Рам Дасс пытался его развлечь, описывая прохожих. Одна девочка проходила мимо дома чаще других, и все больше его занимала — и потому, что он много думал о другой девочке, и потому, что индус очень живо описал свой поход за обезьянкой и сказал, что девочка печальна с виду, но на служанку не похожа. Понемногу Рам Дасс узнавал все больше о том, как плохо ей живется. К тому же, он выяснил, что очень просто добраться по крыше до ее окошка, и с этого все началось.

— Сахиб, — сказал он однажды, — я бы мог туда залезть и разжечь для нее огонь, пока ее нету. Она вернется промокшая, озябшая, и подумает, что это волшебство.

План был настолько заманчив, что измученное лицо больного осветила улыбка, и Рам Дасс, проявляя поистине детскую изобретательность и радость, стал объяснять хозяину, как легко сделать и больше. Приготовления заняли не один день, и очень эти дни оживили. В часы пресловутого пиршества Рам Дасс дежурил у окошка, вещи уже перенесли на его чердак, а секретарь, не меньше него увлеченный всей затеей, был наготове.

Когда пиршество оборвалось, индус лежал на крыше. Убедившись, что Сара крепко спит, он взял потайной фонарик и пробрался на ее чердак, а помощник передавал ему все в окошко. Стоило Саре пошевельнуться, он закрывал фонарь и ложился на пол. Дети задали сотни вопросов и узнали еще много интересного.

— Я так рада, — сказала Сара, — так рада, что это вы — мой друг!

И впрямь, дружба их стала очень крепкой. Они на редкость подходили друг другу. Кэррисфорду еще никто не нравился так, как Сара. Кармайкл не ошибся — за месяц он совсем поправился. Все занимало его, все веселило, и он впервые ощутил, что богатство — не только бремя. Можно было сделать столько приятного для девочки! Они шутили, что он — волшебник, и он подолгу, с удовольствием, выдумывал, чем бы ее удивить. То в комнате ее появлялись красивые цветы, то пакетик под подушкой, а однажды, когда они сидели вместе вечером, кто-то заскребся в дверь, и, открыв ее, Сара увидела большую собаку, прекрасную русскую борзую в блестящем ошейнике, на котором было написано крупными буквами: «Я — Борис, слуга принцессы Сары».

Особенно любил мистер Кэррисфорд рассказы о принцессе в лохмотьях. Ему очень нравилось, когда к Саре приходили дети Кармайкла, или Эрменгарда, или Лотти; но самыми лучшими были часы, проведенные вдвоем. Они читали, беседовали, и, бывало, случались весьма занимательные вещи.

Однажды вечером, оторвавшись от книги, Кэррисфорд увидел, что его питомица неподвижно глядит в огонь.

— Что ты представляешь, Сара? — спросил он.

— Представляю… — сказала она. — Скорее вспоминаю. Тот голодный день и ту девочку.

— У тебя было много голодных дней, — невесело сказал он. — Какой же ты вспомнила?

— Ох, вы же не знаете! — воскликнула она. — Тот самый день, когда было волшебство.

И она рассказала ему про булочную и про монетку, и про девочку, которая изголодалась еще больше, чем она — рассказала просто и коротко, но друг прикрыл глаза рукой и смотрел на ковер.

— Вот я и думала, — сказала она под конец, — что бы такое сделать?

— Принцесса, — тихо сказал он, — ты можешь сделать, что хочешь.

— Понимаете, — несмело начала она, — вы говорили, у вас столько денег… вот и я подумала, нельзя ли пойти к той булочнице и сказать ей, что если она увидит на ступеньках голодного ребенка… особенно в такую погоду… или он заглянет в окно… пусть она его позовет и покормит, а я заплачу. Можно так сделать?

— Завтра же с утра и поедем, — сказал Кэррисфорд.

— Спасибо, — сказала Сара. — Я ведь знаю, каково быть голодной, а уж тем более, если не умеешь представлять…

— Хорошо, моя дорогая, — сказал он, — все сделаем по-твоему. А ты постарайся это забыть. Сядь поближе, на эту скамеечку, и помни одно: ты — принцесса.

— Да, — улыбнулась в ответ Сард, — и могу раздавать моему народу булочки.

Она села у его ног, а индийский джентльмен (иногда он просил, чтобы она его и так называла) притянул к себе темную головку и стал ее нежно гладить.

Наутро мисс Минчин, глядя из окна, увидела то, чего не хотела бы видеть. Перед соседним домом стояла карета (лошади были великолепные), а ее владелец и девочка в мягких, пушистых мехах спустились к ней с крыльца. Девочку она знала и вспомнила давние дни. Знала она и ту, что шла за ней, и совсем рассердилась. Бекки всегда провожала до кареты свою госпожу, несла за ней шаль или что еще. Лицо у нее было круглое и румяное.