Гэри Шмидт - Пока нормально

Полицейские сказали, что с удовольствием спросят. А где он сейчас, мне известно?

Мне было неизвестно. Матери тоже.

Они переглянулись. Потом сказали, что покатаются немножко по округе и, если мать не возражает, зададут моему брату те же вопросы – если, конечно, они его увидят.

Мать сказала, что не возражает.

Когда они ушли, она прислонилась к раковине. Она дышала часто и неровно.

– Дуги, – сказала она, – ты же не думаешь…

– Он всю ночь был здесь, – сказал я.

Она посмотрела на меня.

– Честно, – сказал я.

И на случай, если вы сомневаетесь в моей честности – я ведь соврал, когда заявил, что не видел его около магазина (хотя, между прочим, это было не такое уж большое вранье, да и любой другой на моем месте наверняка соврал бы так же), – могу добавить: я знал, что прошлой ночью он не выходил, потому что я сам почти не спал. Я светил себе фонариком и опять рисовал перья крачки, стараясь, чтобы на этот раз все вышло правильно. На новом листе я легонько наметил туловище крачки, а потом стирал эти линии по ходу работы. Перья получились очень неплохо. Можно было почувствовать, как их обдувает ветер. Они двигались так, как никогда в жизни не смогли бы двигаться перья каких-нибудь дурацких Большеклювых Тупиков. Думаете, я вру?

Так что мой брат не грабил «Спайсерс дели», кто бы что ни говорил.

Правда, это мало что значило для моего отца, который пришел домой вместе с Эрни Эко после того, как кто-то сказал ему, что его сын говорил на улице с полицейскими. Было уже довольно поздно, когда хлопнула дверь, а потом я услышал, как он поднимается по лестнице, шагая сразу через две ступеньки, и зовет моего брата. Думаю, брат пожалел, что пришел сегодня вечером домой: он сел на кровати и сказал: «Я не…», – но больше уже ничего сказать не успел.

Наверное, мне надо было порадоваться тому, что с ним случилось. Как порадовался бы он, если бы это случилось со мной. Но я видел лицо брата, когда отец щелкнул выключателем и зажег свет.

Его испуганный глаз.

– Обрати внимание на то, как Одюбон расположил этих тупиков, – сказал мистер Пауэлл.

– Вы имеете в виду этих тупых тупиков, – сказал я.

– Хорошо, этих тупых тупиков. Помнишь крачку? Помнишь, как там все было устремлено вниз? Горизонт находился в самом низу картины, почти незаметный. А чем отличается эта картина?

– Вы имеете в виду кроме двух тупых толстых птиц?

– Да, мистер Свитек, кроме двух тупых толстых птиц.

Я наклонился над стеклянной витриной.

– Здесь горизонт посередине, – сказал я.

– Верно. Если ты продолжишь линии от этих скал, то и они пересекут картину поперек, в точности как горизонт. Видишь?

– То есть здесь все направлено не сверху вниз, а слева направо. Или справа налево.

– Хорошо. Ты думаешь, как художник. Теперь положи палец на хвостовые перья птицы слева. А другой – на дальнюю ногу той, что справа. Теперь я положу свой палец на макушку левой птицы, и мы получим…

– Равносторонний треугольник.

– Верно. Причем длинная сторона этого треугольника находится внизу. Так чем отличается эта картина от той, если говорить об ощущениях?

– Кроме двух…

– Да, кроме двух тупых толстых птиц.

Я пожал плечами.

– Тут мало что движется.

– Не только этим. Чем еще? Думай, как художник. Думай обо всей картине разом, а не только о птицах.

И тут я увидел. Длинный горизонт. Ровные линии. На них опирается треугольник. Все так устойчиво! Я провел по линиям пальцами.

– Совершенно верно, – сказал мистер Пауэлл. – Видишь: если бы он использовал горизонтальные линии и такой треугольник для полярной крачки, это было бы неправильно. Это мешало бы вертикальному движению. Но для этих птиц подходит великолепно. Художник снабдил их устойчивым горизонтом, который сразу бросается в глаза.

Я расстелил на стекле новый лист.

– Проведи посередине линию горизонта – легонько, – сказал он. – А потом мы добавим контуры двух тупиков и посмотрим, где они с ней пересекаются.

Думаю, рано или поздно Лил все равно нашла бы меня в библиотеке. Это был только вопрос времени. Я не слышал, как она поднялась по лестнице. Я пытался наметить на своем листе треугольник и заодно понять, как Одюбон умудрился сделать этот треугольник таким явным, не нарисовав его – мало того, даже позволив чему-то торчать из этого треугольника наружу. Например, дурацкой ноге дурацкого тупика справа, который так старался не утонуть. Это нелегкая работа, и я ушел в нее с головой. Потому, наверное, и случилось то, что случилось.

– А ты язык изо рта высовываешь, когда рисуешь, – сказала Лил.

Я поднял глаза.

– Ничего я не высовываю.

– Высовываешь. Он торчит у тебя изо рта, когда ты рисуешь. Потому и слюни текут. – Она показала на лист. – Смотри.

– Это не слюни, – сказал я.

– Может, это из-за тех фокусов, которые ты делаешь со своим кадыком.

– Слушай, тебе чего надо?

– Мистер Пауэлл сказал, что ты тут наверху рисуешь и что у тебя неплохо получается. Вот я и пришла проверить. – Она посмотрела на моего Большеклювого Тупика. – А миссис Мерриам говорит, что ты начинающий гангстер.

– Много она понимает.

– А зачем эти линии?

– Ни за чем. Начинающие гангстеры всегда такие рисуют.

Она уперла руки в бока.

– Нечего на меня злиться. Не я же это сказала.

– Мне – ты.

Она фыркнула.

– Может, она права, а я нет. Я сказала отцу, что если кто и обворовал магазин, то уж точно не ты, хотя он сомневался. Но, может, это ты. Может, ты и правда начинающий гангстер. Еще и слюнявый.

Она повернулась и пошла по лестнице обратно вниз. Ее волосы подпрыгивали на каждом шагу.

Когда ее голова поравнялась с полом, я сказал:

– Лил.

Она остановилась и посмотрела на меня.

– Извини за моего брата и за маргаритки. Он урод.

Она посмотрела на меня еще немного. Потом сказала:

– Мистер Пауэлл прав.

И ушла.

Я вернулся к рисунку. Стер контуры треугольника, которые использовал, чтобы понять, где расположить птиц.

А потом поднял глаза и посмотрел на лестницу.

Мистер Пауэлл сказал, что у меня неплохо получается.

И Лил с ним согласна.

Я попытался вспомнить, когда мне в последний раз говорили, что у меня что-то неплохо получается.

Знаете, что при этом чувствуешь?

Я снова вернулся к рисунку. Язык держал во рту. Чтобы никаких слюней.

Полицейские приходили к нам в Дыру еще два раза. В первый раз они пришли с мистером Спайсером, чтобы он опознал моего брата, и он его опознал. Брат клялся и божился, что никакого магазина не грабил. Но мистер Спайсер его не слушал – в основном потому, что смотрел на меня. И вид у него был не слишком радостный.